Она вышла с собранными в пучок волосами, одетая в шорты и мужскую футболку, мою футболку. Улыбнувшись этому, достал зажигалку и начал одну за другой зажигать свечи. Дерево озарилось ярким светом. Мы сели на качели, смотря друг на друга. В воздухе запахло неловкостью.
— Знаешь, я очень много думала обо всем, что происходит, — она сделала паузу, — так вот, я понятия не имею, какого черта вообще происходит, — она закрыла ладонями лицо.
— Мы постоянно отдаляемся друг от друга, каждый раз, когда мы вместе, что-то встревает, между нами. Вот, что происходит, понимаешь?
— Да, я понимаю.
— За осень мы уже успели поругаться. Конечно, я виноват в том, что повел себя, как последний мудак, но меня ведь можно понять, понимаешь?
— Да, я понимаю, — повторилась она.
— Давай не будем больше ругаться.
— Обязательно, — она прилегла на мое плечо.
Так мы просидели до того, пока отчим Бекки не стал следить за нами из окна. Этот старый усатый мексиканский хрен был полнейшей занозой в заднице, вынудившей меня уехать домой. Приехал я поздно и застал не самую лучшую картину:
Папа что-то пытался объяснить маме, а та твердило свое. У них частенько случались подобные картины, но я уже свыкся. Знаете, будто ты такой идешь домой с мыслями в голове «О, наконец-то я пришел домой, люблю свою семью», и тут тебе в лицо летит тарелка, адресованная твоему отцу, и все сопровождается криками «Ненавижу!». Да-да, добро пожаловать в мою жизнь. Я сидел на лавочке на крыльце и слушал эту ругань. Слова за словом и мама, наконец разбила еще пару тарелок и ушла в спальню. Папа вышел во двор и закурил. Заметив меня, он посмотрел на меня с сочувствием, скорее, за то, что я все это слышал, что мне против воли приходилось быть свидетелем этого дерьма.
— Есть прикурить?
— Конечно, — я достал зажигалку из кармана, протянул огонек отцу, он кивнул мне в знак благодарности.
— Не стоит тебе курить, пагубная привычка, — и упрекнул меня в курении, попутно затягиваясь.
— Сам же куришь.
— Мне скоро четвертый десяток, нервы у меня к чёрту.
Отцу было всего тридцать семь лет и нервы у него действительно были не в порядке. С мамой они ругались часто, я бы даже сказал, что регулярно, но отец еще никогда не курил с таким напряжением.
— Из-за чего на этот раз? — не выдержав, спросил я.
— Задержался на работе, типичная история, — сказал отец и швырнул бычок в кусты, я тоже швырнул.
Я догадывался о его типичных историях, но зная его, он бы никогда так не поступил.
— Ей тебя не хватает вот и все.
— Я понимаю, но ничего не могу с этим поделать. Отношения строятся на доверии, Алекс, а какое может быть доверие, если каждый день в тебя летят тарелки с упреками в том, чего ты не совершал?
Озадачив меня риторическим вопросом, он отправился в дом, через пару секунд и я тоже. Папа ночевал в гостиной. Если быть честным, то я не относился к нему, как к родителю. Это довольно-таки странно в какой-то степени, но я больше полагался на маму, нежели на отца. Он был второстепенным персонажем в моей жизни. Я понимал, что развод неизбежен и с каждым днем убеждался в этом все больше и больше. Просто бывает такое в жизни, что люди больше не любят друг друга и перестают видеть смысл в обмане. Грустно это все, но жить в постоянной ругани – невыносимо.
Лежа в кровати, я думал обо всем. Дождь за окном навеял мысль о чем-то ужасном, не знаю, почему. Я очень люблю дождь, но этот возненавидел. Он будто так и кричал о предстоящем дерьме в моей жизни, а я отчаянно думал о хорошем. Просто, потому что черное всегда сменяется белым, да? Я чувствовал заметную отдаленность от Бекки, от родителей, все казалось мне дождем, который вскоре должен был пройти, но вся беда была в том, что дожди здесь либо есть и льют во всю мощь по несколько дней, либо же их нет вовсе.
И я не ошибался.
Приглашение
Этот день я именовал «днем Алекса терапии». Я планировал провести его за тренировками, а затем углубиться в себя и делать то, что просто хочется делать. По большей части – написание стихов. Да, такая дурная голова, как я, действительно занимается написанием стихов. Хорошо, что я хоть крестиком не вышивал. Думаю, каждый человек хотя бы раз в жизни пробовал себя в роли поэта. Серьезно, ведь у каждого есть внутри своя история, желающая того, чтобы о ней узнали. Просто у кого-то выходит хорошо, а у кого-то плохо. Я относился ко второму типу, собственно, поэтому и работы свои никому не показывал. Также, я мог слушать музыку целый день и подпевать во все горло вокалисту, пока мама не начинала стучать из кухни шваброй по потолку так, что вся моя комната сотрясалась будто от волны ядерного взрыва.