— Заткнись, скотина.
И я ударил его кулаком прямо в лицо. Когда я осознал, что только что произошло, я словно очнулся, но было уже поздно отступать, да и я первый начал все это. Кевин ответил мне ударом, да так, что рассек мне бровь, по виску медленно начинали стекать капли крови. Я еще никогда не был настолько жесток, я словно не чувствовал боли, крови из носа и виска, я просто пытался забить Кевина, но он был сильнее меня. Вокруг нас уже собралась толпа, я понял это по многочисленным голосам, но из этой толпы я отчетливо услышал лишь один голос. Голос Ребекки. Хоть я и сказал самому себе, что больше никого к себе не подпущу, я знал, что Бекки одумается, поймет, что я люблю ее и все у нас будет хорошо. Она растолкала толпу, чтобы оттащить меня от Кевина. Ноги меня уже не держали, поэтому я облокотился на шкафчики. Я улыбался ей, я знал, что она одумается, но ее озлобленный взгляд никак не входил в мой хэппи-энд.
— Зачем ты это сделал?! — она кричала на меня, а я не понимал, почему на меня, а не на него?
— Он сказал, что ты ему нужна только чтобы переспать, я пытался просто... — не успел договорить, Бекки перебила меня.
— Никогда, слышишь? Никогда больше не лезь в мою жизнь! Я знать тебя не хочу! Ты был прав, я не могу дружить с таким, как ты, — по её щеке потекла слеза, наконец-то она высказала все, что так давно хотела высказать.
С таким, как ты. Я просто пытался защитить ту, в которую был так влюблен. Я посмотрел на нее в последний раз. Прямо в глаза ее бесстыжие зеленые посмотрел.
— Я просто люблю тебя, Бекки.
Как же я пожалел о том, что сказал ей о своих чувствах.
— Люби кого-то другого, ты для меня больше не существуешь.
Я не думал, что будет еще больнее, но как же я ошибался. Та капля оптимизма во мне испарилась. Я в который раз испытал чувство невероятного стыда. Мне было стыдно за свое существование.
Ей-Богу, я не мог понять, как можно променять столько лет дружбы на последнего урода? Как можно предать человека, который тебя любит? После этого случая меня ожидал кабинет директора, разговор с мамой, а затем домашний арест. С каждым новым днем я становился все более холодным, мама становилась все более нервной и раздраженной. Я во всем винил только одного себя, потому что я почему-то верил в то, что в людях есть что-то хорошее. Если тебя предали, то виноват не предатель, а ты сам, потому что подпустил к себе такого человека, не распознал его сущность, дал ему сделать тебе больно. Я очень хотел забыть все это, но каждый день я вспоминал ту драку и слова Ребекки, от чего становилось тошно. Как бы я не силился подавить чувства к Бекки, все было напрасно.
Виновник предательства – я сам.
Почти в пропасти
Директор школы, мужчина весьма солидного возраста, в строгом костюме, листал мое дело об успеваемости, несколько раз он поправил очки, затем с какой-то неприязнью закрыл переплет, после чего скрестил руки на груди и начал говорить со мной так, словно я самый настоящий позор его школы.
— Ваши оценки, Фарелл, ниже среднего. Я предупреждал вас, а вы так и не начали учиться. Вы понимаете, что вы катитесь по наклонной? Пять месяцев учителя помогали вам выбраться, но вам почему-то было наплевать, теперь вы сами решаете: упасть окончательно или выбраться. Вы понимаете меня? — Он посмотрел на меня осуждающе, так, что мне стало жутко. Конечно, мне и до этого было жутко, но в этот момент стало прям жутко-жутко.
— Да, я понимаю, — не поднимая на него взгляда, отвечал я.
— Я не знаю, что мне с вами делать. Да, вы уже почти полгода живете с мамой, возможно вы не привыкли к одному родителю, но дорогой мой, вы падаете, стремительно.
— Да, я знаю, — все так же, не поднимая глаз, отвечал я.
— На этом мы, пожалуй, закончим. Мне нужно переговорить с вашей мамой, подождите в коридоре, молодой человек.
После этих слов, я вышел из кабинета директора. Мне было настолько стыдно, что невозможно описать это словами. Знаете, будто при всей школе на меня вылили ведро с помоями, и все это сопровождалось диким хохотом учеников, которые указывали на меня пальцем. Но знаете, что может быть хуже этого? Хуже этого – только уставший, сердитый взгляд мамы, которой вот уже почти полгода приходится терпеть худшего ребенка на свете. Это я сделал ее нервной, озлобленной и жутко сердитой. Как бы я не хотел все исправить, я не мог. Это было выше меня.
Я ждал маму в коридоре, но я был довольно активным, поэтому не мог спокойно сидеть на месте. Я ходил из стороны в сторону, от одного стэнда к другому, подробно изучая содержание каждого из них. На одном из них я увидел фотографию с какого-то мероприятия девятилетней давности. На этой фотографии в самом углы стояли мы с Ребеккой, она улыбалась, хотя тогда ей вырвали несколько зубов и ее улыбка была далеко не голливудская, а я улыбался, показывая свои брекеты. На меня напала тоска по былым временам, когда еще отец был в нашей семье, когда мы дружили с Ребеккой, когда все было хорошо.