Он принес заказ, сел напротив меня и тоже уставился на мусорные баки за окном. Чудесная атмосфера. Он ерзал трубочкой по своему стакану с колой, не притрагиваясь к еде несколько минут, смотрел куда-то вдаль, словно уже просверлил отверстие в этих баках и сейчас рассматривал содержимое. Я старался просто наслаждаться бургером, попутно потягивая напиток.
— Помнишь, мы раньше часто вместе ходили в такие помойные места, — это не было вопросом, отец говорил, глядя совсем не на меня, — а если мама не успевала закончить работу вовремя, то мы с тобой везли ей пятничные бургеры домой, — он продолжал смотреть вдаль и улыбался кому-то в отражении, хотя глаза выражали совсем другие эмоции.
Так всегда бывает, когда вспоминаешь счастливые моменты прошлого, которые уже невозможно будет повторить никогда, к сожалению.
— Это было лучшее время в моей жизни, — согласился я и начал есть картошку.
Отец помолчал еще некоторое время, затем отвернулся от окна, еще пару раз поерзал трубочкой в стакане, а затем посмотрел на меня.
— Алекс, на нас так много всего навалилось в последнее время. Послушай, я был не до конца верен твоей маме и к чему это привело? — Отец подвел трубочку к губам, но потом опустил стакан на стол, не сделав ни глотка. — Я хотел поговорить с тобой об этом, да все никак не решался... Не хотел, чтобы ты переживал еще больше, но поверь, я знаю, какого терять близких тебе людей, твою маму я потерял еще до того, как ее потерял ты, — и вот теперь он осушил стакан в три захода.
Отец всегда начинал свои важные разговоры издалека. К примеру, когда мне было лет пять, он случайно сломал мою любимую машинку, и вместо того, чтобы подойти ко мне и честно признаться, по типу: “Алекс, прости, я случайно сломал твою машинку”, он сказал мне следующее: “Понимаешь, дорогой мой Алекс, в жизни каждого человека наступает момент, когда приходится с чем-то расставаться, это всегда больно, особенно, если ты что-то очень сильно любишь... Кажется пришло время тебе расстаться со своей машинкой”. Вот и теперь он сидел и пытался подвести наш диалог, к какому-то конкретному моменту, возможно снова хотел начать извиняться, но я не хотел больше ничего слышать о тех событиях, я хотел жить настоящим.
— Слушай, пап, — прервал я его, — пожалуйста, давай закроем эту тему, я не хочу это больше обсуждать.
Он растерялся.
— Алекс, я просто хотел сказать, что...
— Я уже простил тебя, — я перебил его снова, — правда, я не держу на тебя зла за произошедшее с мамой, все хорошо.
Отец поерзал трубочкой уже по пустому стакану и опустил голову.
— Да, ты прав, я просто хотел извиниться, — в его голосе чувствовалась какая-то доля грусти, ну оно и понятно, невозможно не грустить в такие моменты.
По возвращению в мотель, я некоторое время просто сидел на своей кровати, залипая куда-то в никуда, размышляя обо всем, что происходило в данный момент времени. Как все получилось именно так, как получилось и почему я раньше не замечал этого пятна на полу, пока голос Арми не вывел меня из собственных размышлений.
— Слушай, я тут подумал, — Арми прошел и сел на свою кровать, оказавшись напротив меня, — думаю, я не против насчет вашей этой всей затеи, — сказал Арми, но, видимо, увидев мое уже радостное лицо, поспешил договорить, — но только потому что мне больше нечего делать, а не потому что ты мой единственный друг и я не хочу, чтобы ты облажался.
Арми подмигнул мне, затем погасил свет на своей настольной лампе и укутался глубоко в одеяло.
— Спасибо тебе, Арми — сказал я от огромной радости.
— Да иди ты, — ответил Арми с улыбкой, а затем погрузился в одеяло еще глубже и провалился в сон.
Сломанная машинка и пара чизбургеров
Видимо, заметив мое смущение и полную разочарованность, Арми сжалился, перестал смеяться и, чуть помолчав, решил начать диалог снова, но уже в том русле, о котором я даже и не думал.
— Алекс, ты совсем не попадаешь в мелодию, сильно басишь, — начал он, затем указал на гитару, — дай, я покажу как нужно. — Сказал Арми, после чего взял нашу скомканную бумажку с текстом и, попробовав проиграть пару аккордов, написанных там, немного смутился, вписал еще парочку и стал петь.
Я и Томас, два бездарных идиота, смотрели на Арми не столько с восхищением, сколько с удивлением. Он учил меня играть, безусловно, простейшие аккорды летними вечерами на террасе, но о пении никогда не заикался. Я чувствовал себя облапошенным, ей-Богу.