Ну а дед что ж? Дед вернулся из командировки, когда проблема рассосалась, и стали они там жить-поживать, согласуясь с дедовым расписанием дежурств и командировок, обзавелись постепенно всяким скарбом и хозяйством, познакомились с соседями, а бабка — с продавцами на рынке и в магазинах. Хорошо жили. Все ж офицерская зарплата и паек, распределитель, гарнизонная поликлиника; бабкины сестра и братья в Лисках хлебнули в те ж времена ого как. Особенно бабкин младший брат Борис.
Ну ладно.
Туда-сюда, тучи над страной начали сгущаться, финская кампания, куда деда не послали, заставляла задуматься о большой войне. Враки, что люди ничего не знали, ни о чем не догадывались, и большая война им свалилась как снег на голову. Просто говорить обо всем таком в открытую было небезопасно, ну а напечатанное в газетах-то и сообщения по радио обсуждали, а как же.
Перед самой войной у деда с бабкой родилась моя тетка Ирина, деда перевели в Поти, условий для проживания с семьей там не было, и бабка двинула пожить к матери, в Лиски. Там ее война и застала.
Семилетний мой отец прискакал с улицы с сообщением, что война началась, и война эта с Германией. Бабка не поверила — с Германией был пакт, по радио и в газетах постоянно распространялись об английских наших врагах и выражали сдержанную надежду на союз с молодым германским национал-социализмом, не лишенным лево-правых заскоков, но в целом дружественным и классово близким. Сюрпризом была не война, ее более-менее ждали, сюрпризом была война с предполагаемым союзником. Это сбивало с толку и беспокоило. Но и мобилизовало силы и волю. Англия вона где, а Германия рядом, и, значит, надо запасаться чем только можно запастись. Не очень-то народ верил в газетный треп, что всех врагов будут бить где-то далеко от дома. Молодая моя бабка успела купить чуть ли не на все деньги, что были в доме, соли, спичек, муки и мыла, а запасшись необходимым и несколько успокоившись, начала ждать вестей от деда. Тот, хотя это и странно в такой момент для страны, не замедлил появиться в Лисках и, побыв пару дней, отбыл невесть куда.
Наученная уже военным строгостям с секретностью, бабка ни о чем не спрашивала.
Потом была война.
Когда немцы подошли вплотную к Дону, бабкина мать, Катерина, все документы бабки, деда и моего маленького отца с еще грудной Ириной кинула в печку. Бабка была в ужасе, но бабка Катерина, женщина, по слухам, не менее крутая, чем моя бабка, велела заткнуться. Лучше без документов и продовольственного аттестата, чем повешенная семья красного офицера. Насчет немцев никто особо не обманывался, многие помнили еще ту войну, прежнюю, и зажила моя бабка беспаспортной с двумя малыми детьми. Тем не менее на работе ее продолжали держать, рабочую карточку она имела, и кое-как войну пережили. Дед где-то строил под огнем мосты и дамбы, углублял фарватеры и получал правительственные награды и очередные воинские звания.
Интересно, что и в дедовой, и в бабкиной семьях никто на войне не погиб, видно, Господь берег их для других испытаний. Так оно в конце концов и вышло, но пока мы не о том. Только дедова мать умерла от какой-то болезни, никто не знает от какой, диагностировать и лечить в простреливаемом насквозь и оккупированном Воронеже было, похоже, некому.
Потом война кончилась. Советскому правительству и военному командованию не давал покоя бойкий дальневосточный сосед, и деда, тогда уже инженер-майора, послали служить на Дальний Восток. Он приехал в Лиски с иконостасом орденов и медалей, по которым пытливый наблюдатель мог восстановить ход дедовых военных приключений в мелких деталях, и забрал жену с детьми. Хабаровск, Совгавань, Владивосток, Сахалин, Камчатка вспоминались ими как времена благополучные и даже изобильные. Там, в Совгавани, в возрасте тридцати семи лет дед получил свой первый инфаркт.
Причиной была не служба, а лихость и безбашенность моего папашки. Он, носясь как оголтелый по школьному вестибюлю, умудрился опрокинуть и расколотить вдребезги гипсовый позолоченный бюст Вождя Всего На Свете. Причем, расколотив его на тысячу кусков, он остановился, задумчиво рассмотрел осколки и громко выдал на радость какому-то из школьных стукачей: «А внутри-то пустой и гнилой!»
Приглашения к директору школы и начальнику совгаванской контрразведки дед получил одновременно. На домашнем допросе отец ковырял сухой ногой плинтус (о том, как отец охромел, я как-нибудь потом расскажу, к дедам не относится) и с чистыми глазами повторял: «Ничего не делал, стоял как человек, а он упал и разбился». Похоже, отцова отважность и упертость могла б сделать его пионером-героем, попади он на войне в нужные руки, но Бог спас.