При движении железо, что навешано на мне, ощутимо тянуло к земле, и мне приходили в голову умные мысли повыкидывать его к чертям собачьим, но жаба душила сильнее, не давая прислушаться к здравому смыслу. Хотелось есть, спать, но особенно хотелось пить. Начиналась жажда, меня шатало, я часто стал запинаться, все чаще делал небольшие остановки, чтобы отдышаться и отдохнуть, и все тяжелее было снова подняться и тронуться в путь.
Когда отчаяние когтями начало царапать душу, а я подумывал остановиться на ночевку и, пока еще светло, слазить на поверхность, чтобы набрать, если найду, сочных плодов, мне послышался шум, очень похожий на шум горной реки, даже не шум, а отголосок. Подумал — глюки, но не остановился, как хотел, а побрел дальше. В лесу не бывает тишины: шум листвы, крики живности и птиц — все сливается в фон, долго прислушиваясь к которому, настолько привыкаешь, что уже не воспринимаешь его и для тебя наступает тишина; только если что-то вклинивается постороннее, пусть даже шорох, то сильно бьет по ушам. Поэтому, когда спустя минут двадцать (сложно ориентироваться во времени, не имея часов) я отчетливо услышал шум бегущей воды…
Остановился, прислушался и понял, что спасен. Вода! Где-то рядом текла вода. Сдержал первый порыв все побросать и броситься вперед, на поиск воды.
Я не бросил вещи, а продолжил движение в том же направлении. Идя по руслу ручья, все равно приду к воде, позже или раньше минут на пятнадцать-двадцать — какая разница — спешка погоды не сделает, а вот возвращаться потом за вещами, мягко говоря, не хотелось. Откуда появилось силы, не знаю, но пер, как бронепоезд, даже перестав смотреть по сторонам. А зря. Совсем забыл, что именно у рек чаще всего охотятся хищники, выслеживая добычу, спешащую на водопой. Вот и я несся на водопой, как та антилопа, не обращая внимания на то, что творится вокруг.
То ли меня толкнули, то ли сам споткнулся, но падал я громко, даже закричал от неожиданности. Перед самым падением сгруппировался: очень неудобно делать кувырок через голову, когда на спине немаленький в сравнении с твоим телом мешок. Перелетев с горем пополам через голову, по инерции с полметра пропахал ногами песок. Надо перевести дух, а то совсем умаялся. Посмотрел вперед — и обомлел. Так вот что меня толкнуло сзади, придавая скорости!.. Метрах в пяти от меня, так же пропахав лапами песок, неторопливо разворачивалась в мою сторону зверюга. С нашего бурого мишку ростом, но очень отощавшая. Пасть приоткрыта, язык вывален, слюна капает, глаза злые, дикие, шерсть дыбом, задние лапы поджимает — к прыжку готовится, вот-вот кинется… решила, гадина, себе неплохой ужин устроить! Ну, теперь точно все, мне нечего этому монстру предложить, кроме молодого сочного мяса. Схватился за топорик — да я его даже не докину. Засучил ногами, пытаясь отползти. Пропахав задом песок, спиной уперся в склон оврага. Вскочить и забраться наверх — нереально, с мешком за спиной, уставшему. И так из последних сил на ногах держался. Жалко, все усилия зря; вода — вот она, журчит совсем рядом. Столько напрасных усилий, для тела — физических, для моей души — моральных… Одно радует: не плачу, да и не тянет, приучаюсь понемногу держать эмоции в кулаке.
Зверю такое соседство сильно не нравится: нервничает, поскуливать начал, видно, что готов убежать, но проголодался, наверное, сильно; больной какой-то с виду, и голод толкает его напасть на непонятную жертву. Чего он так боится меня? Ведь перед ним маленький ребенок; ну, пахнет от меня не очень, но если бы я ел в последнее время, сейчас бы и не так воняло. Так и сидели друг против друга: я на заднице, с топориком в руках, с выпученными перепуганными глазами, и этот рыжий монстр, все никак не решивший, ужинать ему сегодня или поберечь свою шкуру. Что его удерживало на месте, не знаю, но голод этот барьер снес: издав пронзительный крик, зверюга бросилась в атаку.
— Все, кранты, как же глупо! — выпустив из рук бесполезный топор, поджав ноги и вытянув вперед руки, как бы защищаясь, прокричал я.
Время растянулось, как в замедленном кино. Медленно, в прыжке, ко мне летел монстр: безумные голодные глаза, раскрытая пасть и зубы сантиметров по семь-восемь, а клыки и того больше, все пятнадцать будут.
В голове ясно, мозг работает, как компьютер; ни страха, ничего — сплошное безразличие и разве только сожаление, что так все быстро закончилось.
Внезапно перед глазами возник образ пропавшего жезла, или трости, как я его называл, такой же прекрасный: резная костяная рукоять и мерцающий божественный камень. Какой же он красивый! В мозгу слышалось: «Позови! Позови!»