— А еще когда на гражданке был… Ходил на пароходе по Волге… Вот именно! Были дела-а… Капитан, скажем, дает радиограмму, а я ее быстренько диспетчеру — шлеп, шлеп, шлеп… А потом от диспетчера принимаю распоряжение для капитана или еще какую муру. В общем, работка не пыльна, да денежна.
— И сколько ты получал? — спросил кто-то.
— Ну, это неважно.
— Правильно, — сказал сержант, — это не столь важно… Важнее будет, если он поможет кому-то из вас разобраться в схеме передатчика.
— Я с удовольствием! — подхватил Тимофеев. — Ну, кому помочь?
Солдаты примолкли. Никому не хотелось вот так, сразу, просить помощи. Это значило: признать себя слабаком да еще на глазах командира… Но и неудобно было оставить безответно добрые слова Тимофеева.
— Вот Сергею помочь надо бы, — послышался чей-то голос.
Тимофеев посмотрел на Воронина оценивающе. Кустистые брови Сергея сдвинулись к переносью. Ему стало даже не по себе. И не потому, что друзья отрекомендовали его как отстающего, а потому, что он, Сергей, во время знакомства (дернуло же его за язык!) ляпнул о Тимофееве что-то колючее, злое. А Тимофеев-то, между прочим, этого не заслуживает. Вон как близко к сердцу принял он неудачи Сергея! Хочет ему помочь, ему, который плохо усваивает азбуку Морзе, слабо разбирается в аппаратуре.
Правдивый по натуре человек, Сергей не мог не сказать Тимофееву о том, что думал про него вначале.
— Э, пустяки! — ответил тот, вынимая из кармана сигареты. — Закурним?
— Спасибо, не курю… Они сдружились быстро, и сержант Дубов был доволен: дружба с Тимофеевым могла пойти Воронину только на пользу. Это заметно стало скоро. Сергей в классе стал внимательней и спокойней.
Над Тимофеевым солдаты иногда подтрунивали, удивляясь его странностям, особенно тому, что он стороной обходил библиотеку.
Ротный писарь, острый на язык, спросил однажды:
— Почему ты книжек не читаешь?
— А ты сам-то читаешь? — пошел в контратаку Тимофеев. — Ну-ка, что прочел за последнее время?
Писарь смутился и уже, наверное, был не рад, что зацепил Тимофеева, но отступать было поздно, стал перечислять, загибая пальцы.
— Четыре тома Бальзака, два — Джека Лондона, «Разгром»…
— Минуточку, чей «Разгром»? Фадеева или Золя?
— Фадеева А-еще-я-прочел «Товарищи по оружию», «Максим Перепелица» и…
— И все? — перебил Тимофеев, наигранно удивленный. Заговорщицки подмигнув солдатам, добавил: — Все эти книги я проглотил, когда ты еще слушал бабушкины сказки. Вот именно!
Писарь ухмыльнулся. Не таков он был, чтобы остаться в долгу.
— Верю, — согласился притворно, — верю, что все эти книги ты проглотил, а теперь самая любимая твоя книга — книга увольнений в город.
Солдаты рассмеялись, и солнце тоже как будто улыбнулось, выглянув в эту минуту из-за тучи. Один только Сергей, чувствуя, что Тимофееву нечем, как говорится, крыть, недовольно взглянул на писаря и процедил сквозь зубы: «Остряк-самоучка!»
Шли дни… Всякий раз, когда заканчивались занятия, Воронин и Тимофеев, если позволяло время, оставались в классе и повторяли то, чему их учил сержант Дубов. В схемах Сергей уже разбирался, не клеилось лишь одно — трудно давался прием на слух.
Вот они сидят за столом. Тимофеев чертит ногтем по листку, испещренному колонками цифр. Другая его рука кокетливо, с откинутым мизинцем, пляшет на зеленой головке телеграфного ключа. Сергей, затаив дыхание, вслушивается в тонкий писк зуммера и не спеша расшифровывает его, чиркая в тетради карандашом, заостренным с обоих концов.
— Подожди, стой, — останавливает он Тимофеева. — А это какую же ты цифру дал? Шестерку?
Писк смолк.
— Ну да, шестерку. — Эге, а мне показалось… одно тире и четыре точки — это же…
— А ты не считай тире и точки, — перебил Тимофеев. — Ты слушай только, один тут секрет: каждая цифра поет по-своему. Вот та же шестерка. Она поет: «Дай, дай закурить».
— Гм-м… А что поет, например, четверка?
— Четверка? Четверка — вот что: «Ну и старшина… ну и старшина…» Как бы с удивлением, понял?
Сергей недоверчиво посмотрел на Тимофеева, нахмурился:
— Все равно не пойму я этих песен!
— Поймешь. Фугуем дальше.
— Э, да что из того? Какой толк?!
Сергей бросил на стол карандаш, поднялся и комкая в руке пилотку, вышел из класса. В коридоре остановился, задумчивый. На глаза попалось объявление, написанное крупными буквами на обратной стороне какого-то плаката: «Сегодня в 20:00 состоится комсомольское собрание. На повестке дня…».
Что там «на повестке» — Сергей не дочитал. Не до того было. До вечера он ходил хмурый. От встреч с Тимофеевым уклонялся, как если бы тот был в чем-то виноват перед ним. Сержант, заметив это, недоумевал: поссорились, что ли?