Дозойс Гарднер
Там, где не светит солнце
Гарднер Дозойс
ТАМ, ГДЕ НЕ СВЕТИТ СОЛНЦЕ
Перевод И. Невструева
Робинсон, гонимый вперед только отчаянием, почти два дня ехал через Пенсильванию, а потом - через дымящиеся пустоши Нью-Джерси. Усталость свалила его в умирающем прибрежном городке, полном рассыпающихся деревянных зданий с прикрытыми ставнями, из-за которых выглядывали бледные, испуганные лица. Он медленно ехал пустыми улицами, по которым порывы морского ветра гнали волны обрывков газет и пустых грязных коробок от леденцов. На краю города он наткнулся на заброшенную заправочную станцию и, старательно закрыв окна и двери, лег, глядя на отражающийся от ржавого насоса свет луны и сжимая в руке монтировку. Ему снились акулы с ногами, и он даже ударился головой, вырвавшись из сна. Они пытались достать до его челюстей. Потом он долго и недоуменно моргал внутри душного, пропахшего потом автомобиля, вслушиваясь в окружающую темноту.
Вместе с бледным, бесцветным рассветом до городка добралась волна беженцев и потащила его с собой. Целый день он ехал по берегу беспокойного моря, серого и маслянистого, словно изорванная серая тряпка; один за другим оставлял за собой перепуганные, спрятавшиеся за жалюзи городки вместе с их облезлыми рекламами и заколоченными досками витринами магазинов.
Был уже поздний вечер, и только теперь до него стала доходить суть происшедшего, он начинал понимать и чувствовать все своим нутром, как будто действительность раз за разом полосовала его желудок ударами мясницкого ножа. Второразрядное шоссе, которым он ехал, сузилось, поднялось по склону, и Робинсон притормозил, чтобы повернуть, болезненно скривившись, коща заскрежетала коробка передач. Шоссе распрямилось, и он снова нажал на газ, вызвав стонущий ответ двигателя. "Сколько еще выдержит эта развалина? - тупо подумал он. - На сколько хватит мне бензина? Сколько еще миль?" И вновь, как обернутый мягким войлоком кузнечный молот, его настигла усталость, отрезав даже от болезненной действительности.
Перед собой он увидел стоящую по его сторону дороги разбитую машину, поэтому перебрался на другую полосу, чтобы разминуться с ней. На выезде из Филадельфии автострада была забита сигналящей и бесцельно суетящейся массой машин, но Робинсон хорошо знал все объезды, поэтому сумел опередить эту орду. Сейчас шоссе были почти пусты. Разумные люди сидели там, куда им удалось добраться.
Он поравнялся с разбитой машиной, потом миновал ее. Это был легкий пикап, перевернутый набок и частично сгоревший. На мостовой, точно на белой линии, делящей ее на две части, лежал лицом вниз человек. Если бы не светлые пятна лица и рук, его можно было принять за брошеный тюк тряпок. На старом асфальте виднелись кровавые пятна. Робинсон взял еще левее, чтобы не наехать на труп, выскочил на обочину, так что машину слегка занесло, но снова выпрямился. Вернувшись на свою полосу, он вновь поехал быстрее. Пикап и мертвый человек остались позади; какое-то время он видел их в зеркальце, освещенных задними огнями, потом все поглотила тьма.
Через несколько миль Робинсон начал дремать за рулем: он кивал, на мгновение отключался, потом снова приходил в себя. Выругавшись и всей силой воли стараясь не закрывать глаза, он чуть опустил стекло. В щели завыл ветер. Воздух был душный, насыщенный дымом и химическими испарениями, непременными составляющими промышленного кошмара, удушающего горные районы Нью-Джерси.
Робинсон машинально потянулся к радио, включил его и принялся крутить ручку, ища в этом невидимом мире кого-то, кто составил бы ему компанию. Ответом был только шум. Бездействовали уже почти все станции Филадельфии и Питсбурга; им там изрядно досталось. Последняя станция из Чикаго замолчала перед рассветом, вскоре после сообщения о боях в районе студии. Какое-то время говорили об "отрядах бунтовщиков", но, вероятно, кто-то решил, что это плохо влияет на общественное мнение, и вернулись к "зачинщикам" и группам анархистов".
Наконец он поймал станцию с классический музыкой, в основном, Моцартом и Штраусом.
Робинсон вел машину с уверенностью автомата, слушая какой-то фрагмент Дворжака, втиснувшийся между Гайдном и "На прекрасном голубом Дунае". Захваченный музыкой усыпленный монотонным скольжением асфальта под колеса, он почти забыл...
На горизонте появилась маленькая красная звездочка.
Довольно долго Робинсон равнодушно вглядывался в нее, пока не заметил, что она становится все больше; он неуверенно заморгал, а потом до него дошло, что это такое, и в желудка разверзлась бездонная пропасть.
Он тихо выругался. Заскрежетали шестерни, машина завиляла и пошла тише. Водитель нажал на тормоза, чтобы еще уменьшить скорость. Прямо под красной звездой вспыхнул прожектор, превратив ночь в день и совершенно ослепив его. Он буркнул какое-то проклятие, чувствуя, как сжимается желудок и напрягаются от страха мышцы бедер.
Заглушив двигатель, он ждал, пока машина остановится сама. Свет прожектора все время следовал за ним, не сходя с ветрового стекла. Робинсон пытался разглядеть что-нибудь в ослепительном свете, но глаза наполнились слезами, и круг света расцвел Звездой Давида. Робинсон скривился и стал смотреть вниз, стараясь вернуть глазам способность видеть и боясь поднять к ним руку. Наконец машина остановилась.
Он сидел неподвижно, сжимая руками руль и слушая шипение и потрескивание остывающего двигателя. Спереди донесся звук захлопнувшейся двери, какой-то приказ, которого он не понял, короткий ответ. Робинсон искоса поглядывал по сторонам, чтобы разглядеть что-нибудь, кроме диска миниатюрной Новой, которой был для него прожектор. Под чьими-то ногами заскрипел гравий. Кто-то подошел к машине - размазанная фигура перед капотом, неправильное пятно, только похожее на человека. Что-то сверкнуло в размытой руке, и Робинсон почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. Он сидел без малейшего движения, продолжая моргать...
Размазанная фигура кашлянула и повернулась к прожектору, почти совершенно утратив форму. "Порядок!" - крикнула она размазанным голосом. Что-то щелкнуло, и свет прожектора ослаб до одной четверти яркости, превратившись в большой оранжевый глаз. Мир, еще испещренный танцующими бледно-голубыми пятнами, вновь обрел детали и цвета. Размазанная фигура превратилась в пожилого сержанта полиции, коренастого, небритого и седого. В руках он держал крупнокалиберную двустволку; отражающиеся от оксидированной черноты ствола точки света, казалось, легонько мерцают. Отверстия стволов были нацелены Робинсону в горло.