Пока детские ладошки говорят со стекла — на бронзовой голове тают ледяные шипы. Блестящая кожа начинает дышать. Левое ухо падает вниз, как локон, и слёзы выступают на глазах из чёрного мрамора.
Старуха-Иов
Из рассыпавшихся глиняных гнёзд, зарешеченных окошек и разбитых дверей тянутся к закатному небу листы святых книг — дети с протянутыми ручонками, словно солнце породило их на синагогальном дворе, а теперь они улетают вверх, к маме.
Солнце спрятало своих детей за облаком, а их чёрные слёзы — хлопья остывшей сажи — остались на галерее синагоги.
Двухъярусная галерея, что высится пирамидой над руинами улиц и переулков, выглядит теперь совсем не так, как прежде.
Теперь она превратилась в двух орлов, один на другом! Верхний, со звериной головой и голубой грудью, которая просвечивает сквозь пурпурные перья, как речка сквозь заросли цветущих роз, впился в нижнего когтями четырёх бронзовых лап.
У второго, нижнего, орла — голова ангела. Блестящий змей обвил его шею. Крылья — две нависшие над бездной скалы. Он стоит, склоняясь над синагогой. И десять лап — соляных столпов — дрожат под тяжестью крыльев.
Наверху, у бронзовых лап верхнего орла, на фоне его голубой груди, я различаю крошечную человеческую фигурку.
— Кто ты?
— Я художник Янкл Шер, живописец узких улиц…
В зелёной бархатной блузе он стоит перед мольбертом. Эту блузу он когда-то привёз из Парижа. Второй такой не было во всём городе. Прохожие останавливались ей полюбоваться. Она застёгивалась на горле большим латунным крючком. Её полы переливались, как павлиний хвост, и у неё был десяток карманов, набитых кистями, карандашами и блокнотами.
Теперь эта блуза висит на нём, помятая и такая грязная, будто её носил петух, а не человек. Кисточка, которую он держит в зубах, напоминает нож резника. В косых, водянистых, близко посаженных глазах навыкате дрожит по огромной слезе.
Художник смотрит то на кривые улочки, то на холст и не верит своим глазам. С тех пор как он прячется на галерее, он впервые заметил, как изменился его мир.
Каким ветром принесло сюда этот собор? Откуда здесь, у мясной лавки, взялась ратуша?
Кто зажёг фонари на мёртвом синагогальном дворе?
Господи, за какие грехи побили камнями молельню Виленского гаона? За что огонь уничтожил деревцо у ворот?
Только водосточные канавы остались те же.
Хотя нет! Блестят от крови…
Янкл Шер собирается грунтовать холст. Где же истина, у него внутри или снаружи?
А может, это палитра во всём виновата?
Когда-то он видел скрипку в руках музыканта-виртуоза. Тот играл, и звуки внезапно прервались. Публика изумлена. Музыкант бледен, как пыль канифоли под струнами. Но вот он прикладывает к скрипке ухо: «Уважаемая публика, скрипочка только что испустила дух. Прошу вас почтить память вставанием».
Он прикладывает ухо к палитре. Она жива, жива.
Хлопья сажи от сгоревших страниц опускаются на его волосы, на холст.
Он выхватывает изо рта кисточку. Кисточка, словно ей передался голод художника, глотает и глотает краски. И вот на холсте остаётся всё меньше снежных пятен, а на юной, свежей весенней земле всё ярче проступает фигура старухи.
Такой она и была, восьмидесятилетняя. Теперь она снова, снова жива! Чёрное субботнее платье с хрустальными пуговицами. Волосы — ослепительно белые, как замороженное молоко. Лицо — клубок серебряных морщинок. Из них бегут с тихим плеском весенние ручейки, в них танцует солнце, и солнечные зайчики прыгают по холодным штыкам. Старуха слегка наклонилась вперёд, она несёт на спине белокурую девочку…
Позади старухи — лица. Лица. Печная труба с перерезанным горлом. Окно висит в воздухе, преклонив колено. Ворота в переулке, из которых появляется старуха, чуть приоткрыты, зияет чёрная щель.
Янкл Шер на шаг отступает от мольберта. Да, такой она и была, восьмидесятилетняя, не хватает только… Чего же не хватает?
Его водянистые глаза совсем вылезают из орбит, сейчас вытекут на палитру. Щёки покрываются влажным розовым румянцем. Старуха шла… с тфилин[2] на голове… Она нашла тфилин на земле, в канаве…
— Янкл, ты же художник, напиши тфилин!
Он макает кисть в упавшие слёзы, в красные брызги; и теперь старуха с белокурой девочкой на спине проходит через приоткрытые ворота, между штыков, и у неё на лбу домик, где живёт Бог.
2
Тфилин — молитвенная принадлежность, кожаные коробочки кубической формы с вложенными в них кусками пергамента, на которых написаны четыре отрывка из Торы. Одна коробочка с помощью кожаного ремня крепится на голове, другая на руке. Тфилин надевают только мужчины.