Трескучий мороз. Раннее утро. Над бойней повисла одинокая звезда. Через узкое окошко Мойше-Ицка пробрался внутрь.
Единственный бык, как одинокая звезда в небе, стоял, привязанный за рога, и подёргивал копытом.
В горячем бычьем дыхании Мойше-Ицка согрел озябшие уши.
Вскоре пришли двое дубоватых парней с верёвкой и ножами. За ними, в необъятном тулупе, держа под мышкой коробку, явился резник. Отец Мойше-Ицки задержался, он как раз справлял годовщину по своему отцу. И когда резник выбирался из тулупа, Мойше-Ицка выбрался из зарезанной тени, проворно прыгнул к колоде, на которой резник оставил коробку, выхватил из неё нож и засунул в кучу опилок.
Резник даже не усомнился, что сам забыл положить нож в коробку. Парни-мясники ушли, матерясь. Одинокая звезда, бросив на заиндевелое окно кровавый отблеск, схоронила в памяти земную тайну и исчезла.
Внутри остались двое: Мойше-Ицка и спасённый бык.
Тем временем на бойню проникло солнце: спрятанный нож сверкнул из-под опилок, разрезав пустоту.
Мойше-Ицка приблизился к быку и вошёл в ограду, чтобы поближе с ним познакомиться. На душе после доброго дела было легко и радостно.
Но пойди пойми этого быка. Вместо того чтобы улыбнуться своему спасителю и поблагодарить его от всего сердца, он сперва наклонился-таки к Мойше-Ицке и вдруг вероломно поднял его на рога…
Эту картину со всеми деталями, со всеми нюансами Мойше-Ицка описал мне через много лет, когда его стихи уже ревели со страниц газеты «Тог», а он сам вошёл в поэтическую группу «Юнг-Вилне»[32].
Тогда по хриплому голосу Мойше-Ицки я узнал, что бык рогом проткнул ему мозг. И кого-то этот рог одолел.
Когда Мойше-Ицка хвалился, что будет жить вечно и что один сможет прорваться, я на секунду готов был поверить, что этот кто-то, кого на бойне проткнул бычий рог, был не кто иной, как ангел смерти, уже тогда захвативший в голове Мойше-Ицки плацдарм.
Как солдат по раскисшим окопам на бесконечной войне, Мойше-Ицка валялся по сумасшедшим домам, и только когда в его расколотой душе наступало перемирие, он получал отпуск.
В одно из таких перемирий, накануне Пейсаха, Мойше-Ицка возвращался в переулок Гитки-Тойбы, в облупленный домишко, где он жил в полуподвальной комнатке с прихожей, и в нежно-голубом весеннем воздухе увидел, как живодёр в кожаных штанах поймал петлёй на шесте собачонку и тащит её к воющей и скулящей повозке неподалёку.
Затихшая кровь Мойше-Ицки разыгралась, загремела, как весенняя река под тонким, хрустящим льдом. Натянулись жилы-вожжи, и вот кулаки Мойше-Ицки мелькают в галопе перед гицелем в кожаных штанах:
— Это моя любимая собака! Или ты мне сейчас же её отдашь, или я тебе кишки выпущу и по улице размотаю!
Но гицель в кожаных штанах уже успел затащить собачонку в воющую тележку:
— А чем докажешь, что она твоя?
— Гамлет! — рявкнул Мойше-Ицка. — А ну-ка, скажи ему, что я твой хозяин…
(Он назвал собаку Гамлетом, потому что её судьба висела между «быть или не быть».)
Пленённая собачонка протиснула мордочку между прутьями клетки, в которой визжал, скулил и лаял собачий оркестр, вывалила изо рта красную рукавичку и всхлипнула, как ребёнок:
— Ой, ой, ой…
— Ну что, убедился? — Раскалённые угли летели в гицеля изо рта Мойше-Ицки.
Улыбка, как осколок стекла в куче мусора, сверкнула на лице собачьего палача:
— Врёте вы оба. Но, так и быть, дам тебе шанс. Гони десять злотых и можешь забирать эту холеру.
Десятка. Где ему взять такую сумму? Отец, когда навещал Мойше-Ицку, сунул ему в карман синего халата несколько злотых, но по дороге домой Мойше-Ицка купил махорки, химический карандаш и несколько листов бумаги, чтобы помериться силой с Байроном и Достоевским. Потратил чуть ли не всё. Торговаться с гицелем — поэт не может пасть так низко. Значит, надо действовать. Судьба Гамлета висит на волоске. Если повозка тронется с места, будет поздно. Остаётся одно: применить силу! Двинуть собаколову в зубы и вытащить щенка из клетки.
Но вдруг произошло сразу два чуда: из толпы зевак вышла девушка в мужском двубортном пиджаке поверх голубой, в цветочек, будто ранняя весна, блузки и за десять злотых вызволила пойманную собачку.
Девушку звали Етл Гонкрей. И второе чудо заключалось в том, что она спасла не только щенка, но и Мойше-Ицку от одиночества.
Забрали из дома одного, а вернулись трое, и затхлая комнатушка в переулке Гитки-Тойбы наполнилась жизнью.
32
«Юнг-Вилне» («Молодое Вильно») — объединение еврейских литераторов и художников, существовавшее в Вильно до Второй мировой войны, куда входил Авром Суцкевер.