— И кто брал товар?
— Фельдшеры, лекари, знахари и цирюльники из городских бань. Если ставить банки без пиявок, то ни пользы, ни удовольствия. Кто ж не знал пиявочника Гору! Его товар даже из-за границы заказывали.
Зундл взялся за трость:
— Моя не будет знать, что подумать. Ужасно ревнива.
— Я тебя на такси отвезу. Где ты живёшь?
Он назвал адрес в Керем Гатейманим[42].
— И как тебе среди йеменских евреев?
— Это отдельная история. В другой раз.
Его лицо изменилось. Из-под кожи проступил винный оттенок. Показалось: из слепых глаз высунулись две красные пиявки.
Вино разыгралось и во мне. Опьянило мои слова. Но всё же я был достаточно трезв, чтобы понимать: зачем я тяну его за язык? Зачем издеваюсь над слепым? Во всём виновато моё жестокое перо: ему хоть золото в глотку суй, оно останется голодным.
Когда я решил закончить расспросы, Зундл наклонился ко мне через столик так близко, что я почувствовал на лице касание его косматых волос:
— Открою тебе два секрета: секрет жизни моего отца и секрет его смерти. Пиявочник Гора, как его называли, был человек непростой. Доход от завода в Солтанишке он раздавал бедным. Он мечтал вывести такой сорт пиявок, которые будут высасывать не только больную или лишнюю кровь и вылечивать людей, это само собой, но главное — будут высасывать из человека зло. Пиявка, которая будет превращать злодея в праведника. И когда эта святая пиявка уже готова была появиться, дьявол, который живёт на чёрной звезде, спустился на землю и поставил величайшего злодея властвовать над людьми.
И тогда отец пошёл к двум речкам на своём участке, разделся догола, облепил себя с ног до головы пиявками, которые кишели в озерце, лёг на землю, и те, кого он разводил и выкармливал, выпили из него жизнь.
Так погибла мечта того, кого звали пиявочник Гора.
В ресторанчике остались только мы вдвоём. Когда мы встали и, шатаясь, двинулись к выходу, закатные волны, качавшие тишину, превратились в расколотые луны.
Ночь — вытянутая из моря серебряна я рыболовная сеть — сверкала, высыхая под ласковым, тёплым ветерком.
С фонарём боролся одинокий мотылёк. Ему не повезло: фонарь погас.
Подъехало такси. Всю дорогу до Керем Гатейманим мы молчали. Это было продолжение молчания, которое тянулось до нашей сегодняшней встречи.
Мы простились у двери, висевшей на одной петле. Зундл постучался белой тростью, и мне показалось, что он опять бьёт меня по спине.
Когда дверь открылась, я успел заметить, что ручку нажала кошачья лапка.
На плечо Зундла прыгнула кошка с орлиными глазами и обняла хозяина.
— Я же тебе говорил, моя не будет знать, что подумать.
1986
Так говорила моя бабушка
Сколько помню свою единственную бабушку, она всегда была не такая, как бабушки моих друзей: у них бабушки как бабушки, так их и называли, а моя — приёмная. И сколько мама ни вдалбливала мне в голову, что моя настоящая бабушка умерла, а дедушка женился вот на этой, потому-то она и приёмная, это никак не укладывалось у меня в мозгу.
Я так понимал, что кто-то очень хочет поставить под сомнение родовитость моей бабушки, а тогда и моё происхождение окажется под вопросом: если моя бабушка — приёмная, то я приёмный внук. И мне становилось жалко нас обоих.
Жила она, одна-одинёшенька, на берегу речки Виленки, в районе под названием Поплавы.
Друг её отца присылал ей из-за океана посылки, в которые иногда вкладывал по нескольку долларов.
Он присылал ей старомодные свадебные платья, белые как сахар. Им и правда удавалось подсластить жизнь девушкам с обоих берегов Виленки. Острословы говорили, что именно из-за этих широких, длинных платьев девушки так торопятся под венец.
А потом судьба друга из-за океана, видно, переменилась к лучшему: бабушка стала получать в посылках пелерины, широкие, ослепительно-чёрные, сверкающие, как волны Виленки в грозовую ночь; серебристые с перламутровыми чешуйками и такие, что им могла бы позавидовать радуга со всем своим богатством красок.
Однако девушки с берегов Виленки не оценили этого товара. На такие пелерины надо было искать покупателей в домах побогаче.
Моя бабушка уже не была для меня приёмной, я объявил её королевой всех бабушек на своей улице и как-то раз, перебирая и ощупывая у неё дома недавно присланные пелерины, от которых аж в глазах рябило, я дал ей мудрейший совет:
42
Керем Гатейманим — район в центре Тель-Авива, изначально поселение, основанное выходцами из Йемена.