— Как все люди, так называемые венцы творения, я тоже немало лет был убийцей кур, коз и телят, пока… Пока средь бела дня вилка, которую я воткнул в куриный пупок, предательски не набросилась на меня, пытаясь уколоть. Нож кинулся ей на помощь. Я еле спасся бегством. Вилка и нож были посланниками зарезанных кур, петухов и прочих Божьих созданий. Да, они пришли отомстить за пролитую кровь и удовольствие, которое мы получаем, поедая несчастных жертв. И я дал обет: не убивать и не участвовать в убийстве невинных созданий. Тогда же я перестал есть хлеб. Ведь, как ты знаешь, его тоже режут, сначала серпом, потом ножом. К обету не есть мяса я добавил обет не есть хлеба. Лишь тогда вилка и нож меня простили. И мне хорошо. Я живу, ничего не делая.
Огни Яффо созревали, вырастали перед глазами, как светящиеся грибы. Напротив Хасан-Бека, мечети с наклонившимся минаретом, мы присели отдохнуть на плоский прибрежный камень. Он излучал тепло, словно под ним спрятался кусочек солнца. Волна приникла к моей ушной раковине, прислушалась и забрала из неё плач моря.
Когда мы встали и двинулись дальше в сторону Яффо, я задал земляку глупый вопрос:
— А всё-таки, братец, я по лицу вижу, ты иногда что-то грызёшь. Ты будто из мёртвых воскрес, но что едят воскресшие, мне не известно.
— Конечно, грызу, конечно, ем, как же иначе? Я ем стекло, только стекло. В первый раз меня совершенно бесплатно угостил им погром у нас в городе. На всех улицах и переулках морозным узором лежал слой осколков. Он походил на манну в пустыне. Не поверишь, я попробовал, пожевал немножко, потом ещё чуть-чуть и насытился. Я не стал собирать этот небесный хлеб к себе в сумку. Был уверен, что завтра он снова выпадет. И не ошибся.
Я прошёл десятки городов, и он выпадал повсюду. Я нигде не голодал. Надо сказать, у каждого сорта стекла особенный вкус. Вот, например, вино. Бывают ведь разные вина: кислое, сладкое, кармель, бургундское. Надо в них разбираться. Так и со стеклом. Самое вкусное, пожалуй, синее, просто пальчики оближешь. Красное тоже ничего, вишню напоминает.
В лесах мне осталось питаться только травой, кореньями, орехами да рябиной. Лягушек и дятлов я щадил. Да, и заключил договор с червями: я не буду есть их, а они меня.
Когда кончилась война, я опять стал стеклоедом. Даже выступал в цирке Медрано. На арену выносят поднос с тремя стаканами чая. Я кладу сахар, добавляю по ломтику лимона, выпиваю чай, а потом разжёвываю и съедаю стаканы. Однажды кто-то из публики закричал, что я мошенник, что стаканы тоже из сахара. Тогда я пригласил неверующего на арену. Принесли ещё три стакана чая, и я предложил ему выбрать любой, выпить чай, а затем съесть стакан. Он больше не кричал: «Мошенник!» Это стоило ему пол-языка. Другие два стакана я выпил и съел сам.
Да, есть стекло надо уметь. Этому искусству надо учиться. Стеклоед никогда не болеет. Микробы ему нипочём. Вот, пощупай-ка мускулы. Как сталь! Да не бойся, не укушу.
Карпл Фингергут приободрился. Потянул меня за рукав.
— Ты тоже неверующий. Ну, ничего, не ты первый, не ты последний. Что-то мне пить захотелось. Давай куда-нибудь зайдём.
Мы вошли в дешёвую кафешку.
— Один стакан чая, — бросил он официанту.
Мой земляк положил две ложки сахара, размешал, добавил ломтик лимона, выпил и разгрыз стакан, как яблоко.
Потом разрезал воздух алмазной улыбкой.
— Кстати, самое главное: ты имеешь право знать, с кем тебе выпала честь разговаривать. Это не тот Карпл, с которым ты был знаком когда-то. Теперешний Карпл — основатель секты стеклоедов. У меня сотни учеников и последователей. Было бы здорово, если бы ты тоже присоединился.
Из переулка в старом Яффо пламенем вспыхнула галерея. К ней тянулись седовласые любители живописи. Были среди них и художники, которые заранее решили, что картины моего друга слишком старомодны.
У входа мой земляк снова приставил мне ко лбу палец-пистолет.
— Да, питаться стеклом надо уметь, этому искусству надо учиться.
1986
В головах умирающего
Не светлый ангел борется с тёмным в головах умирающего, но человек, вылепленный из земли и глины, ловит в головах умирающего его невнятное бормотание.
Солнце, золотая пиявка, уже высосало цвет из его лица.
Отходит трубочист Эля. Его пальцы, обугленные щепки, которые чудом ещё не рассыпались в прах, из последних сил шарят вокруг, пытаются ухватиться за руку единственного друга.
— Малыш, ты только вчера родился, да?