И вот я открываю у себя в памяти каморку, где подруга моей сестры пряталась так много лет. Ясно вижу, как молоденькая Лиза, в платье с подсолнухами, приходит к нам в гости. Правда, приходит она не ко мне, а к Этеле, но, до того как они запираются у неё в комнате, я успеваю погладить Лизины тоненькие косички.
Вторая половина дня пересилила первую. Лето смирилось с поражением.
На улице попадаются знакомые, но я делаю вид, что их не замечаю. Я вижу только Лизу с тоненькими косичками.
Я словно пьянею, здравомыслие вылетает из меня как пробка из бутылки.
— Ну что, Лиза, куда пойдём? Отведу тебя куда-нибудь, где нет ушей. Если хочешь, пойдём ко мне, и ты расскажешь всё то, чего никто не должен услышать. Ведь у тебя дома стены тоже ушастые!
И снова слышу голос охрипшей певчей птицы:
— У меня нет дома. Или, лучше сказать, мой дом — весь город, вся страна. Разве что в пустыню податься. Но с моей стороны было бы наглостью такое предлагать. Впрочем, если у тебя достаточно сил не только в ногах, но и в голове, то пойдём. Ты же сам сказал, надо найти какой-нибудь уголок.
Мы прошли полгорода туда и обратно. Воздух сеялся над нами, как розовая мука. Может, посидим в небольшом, тихом парке? Она не хочет. Может, в кино? Боже упаси, киноактёры — это же убийцы.
Я еле уговорил её слегка перекусить, и мы снова пустились в путь через город. Шагая по улицам и переулкам, добрались до тель-авивского порта. Поднялись на разбитый деревянный корабль, окованный ржавым железом. На носу, обращённом к морю, висел якорь. Мне пришло в голову, что его перевёрнутое отражение в зелёном зеркале воды удерживает корабль у каменистого берега. Лиза примостилась в углу на бухте гнилого каната. Я присел на цепь слева от спиленной мачты. Лизины слова облекались в плоть и кровь моих ушей. Вот странная история, которую поведала мне тогда подруга моей сестры:
Родители не спрашивали у неё, хочет она родиться или нет. И отец её ребёнка тоже не спрашивал, любит ли она его, хочет ли от него родить. Но раз вышла замуж, так вышла. Как получилось, что Лиза, которая изучала философию и искусство, так поспешно выскочила замуж, да ещё и за футболиста? До свадьбы она видела его лишь раз, на матче. Ему кричали «ура!» и носили на руках по стадиону, он забил команде противника больше всего голов.
Лиза считает, что её родили, совершенно ни о чём не думая. Животные тоже рожают. Но из уважения к Этеле она не позволила себе влюбиться в футболиста. Проживи она хоть десять жизней и умри десятью смертями, всё равно не поймёт, зачем за него вышла. Она пыталась что-то создать из него, как из раскалённого куска железа на наковальне.
Лиза говорит, что замужество не принесло ей счастья. Другое дело — её дочурка, Тили. Когда она, как живой медальон, обхватывала ручонками Лизину шею, Лиза даже чувствовала благодарность к мужу. Но как только она начала кормить ребёнка грудью, футболист исчез. А живой медальон у неё на шее ничего не знал…
Тили пошёл третий год, когда их обеих заперли, словно прокажённых. Лиза была уверена, что всё мировое зло, вся ненависть нацелены на её дочурку.
И Лиза выбралась из заточения. Молодая благородная полька, вместе с которой она изучала искусство и философию, спрятала ребёнка у себя.
Да, распрощавшись со своим живым медальоном, Лиза надела это самое платье с маленькими подсолнухами, которое на ней сейчас. Она почувствовала сотым чувством: если они разлучились надолго, и Лизино лицо сильно изменится, или она ослепнет, Тили узнает маму по подсолнухам на платье.
Лиза простилась с дочкой, вернулась в заточение и на чердаке среди всякого барахла спрятала платье, завернув в него русские стихи Этеле.
Она не хочет говорить, почему не сгорела в печах Клооги. Нет, она сгорела, но живёт дальше.
Когда Лиза вернулась в разрушенный город, от её дома не осталось камня на камне. И дом, где благородная полька прятала Тили, как косой срезало. Сказали, в него попала бомба. Но чердак, где хранились стихи Этеле, завёрнутые в платье с маленькими подсолнухами, спустился к Лизе, как облако. Это не мои, а её слова: спустился, как облако.
Лиза гнала от себя проклятую мысль, что её Тили погибла. И с тех пор летом, зимой, весной и осенью она переезжала из страны в страну, не меняя платья. Она уже не может его снять, платье стало её кожей.
На корабле Лиза, наверно, забыла, что у рыб есть уши. Или решила, что рыбы уже спят и ничего не услышат?