— Коренной зуб — это ерунда. Я тебе удаление хоть всех зубов оплачу. — Он преградил мне дорогу. — Я знаю, кто ты, видел в газете твою фотографию. Ты совсем не изменился. Брови те же, что в молодости, ни один волосок не выпал. Говоришь, тебе надо коренной зуб удалить, а мне, твоему старому другу, надо удалить душевный зуб! Понял? И ты, только ты можешь его вырвать. А твой коренной зуб я беру на себя.
Его слова меня как током ударили, аж искры из глаз посыпались. Но — всё-таки: оборот, что я должен вырвать ему душевный зуб, успокоил боль в распухшей щеке. Мы присели на скамейку.
Его голос изменился, будто топор превратился в нож резника:
— Скажи-ка руку на сердце положа: кого ты видишь вон там, на той стороне улицы?
— Вижу нищенку в платье, пошитом молнией из облака. У ног тарелка для монет. По-моему, нищенка слепая.
Так, что ещё видишь?
— Далековато, не могу разглядеть. Но её лицо похоже на гнездо, в котором осталось лишь несколько пёрышек.
— Больше ничего?
— На шее какая-то нитка, наверно, мелкие бусы.
— Ты всё разглядел. Знаешь, кто эта нищенка?
— Даже если знаю, не скажу.
— Тогда я скажу: это Номи. Она была вундеркиндом, играла на пианино. Когда в семилетием возрасте дала первый концерт, маэстро трижды её поцеловал. Мы с ней собирались пожениться.
Один прыжок во времени, и Лейбеле со своей невестой Номи, держась за руки, стоят на краю кратера в Понарах. Была светлая, лунная ночь, рассказывает Лейбеле. Они держались за руки, когда выстрел столкнул их в кратер. Когда они выбрались из груды мёртвых тел, Лейбеле был уверен, что их руки по-прежнему сцеплены пальцами. Они добежали до рощи, отдышались, побежали дальше, и только когда солнце, вместо того чтобы опуститься в кратер, взошло над верхушками деревьев, Лейбеле заметил, что держит за руку другую женщину. Это была не Номи. Если она тоже бежала, то не с ним.
Ещё один прыжок во времени, и, хочешь верь, хочешь нет, Лейбеле — актёр в Голливуде. В него влюблена блондинка, актриса с мировым именем. О его приключениях с Номи написали сценарий, и Лейбеле со своей белокурой голливудской кошечкой должны были играть главные роли. Поговаривали о двух Оскарах, но ничего не вышло. Его киношная возлюбленная умерла на пробах от сердечного приступа.
Лейбеле вспомнил о настоящей Номи. Может, она жива? Может, та, с которой, держась за руки, они выплыли из потока лавы, всё-таки была Номи, но жених и невеста из-за смертельного ужаса не узнали друг друга?
Он искал её по всему свету, особенно в Израиле, расспрашивал на городских улицах, не видел ли кто Номи, бывшую девочку-вундеркинда, и в конце концов нашёл её. Это та нищенка на противоположной стороне.
— Слепая притворяется глухонемой. Но я знаю, она видит ушами. Как-то я кинул ей в тарелку несколько монет, а она ловко выбрала их, как горячие горошины, именно мои монеты, и — вышвырнула в водосточную канаву.
Он попытался положить в тарелку банкнот, но слепая нищенка порвала бумажку на мелкие кусочки. Не проронив ни звука.
Лейбеле узнал, что Номи живёт у парализованной родственницы, на бедной улочке возле автовокзала. Родственницу зовут Катерина, её знает вся улочка. И нищенка — тоже заметная фигура в том районе.
Когда Лейбеле вошёл во двор, Катерина сидела у крыльца. Она сидела в кресле с широкими подлокотниками, её ноги были укутаны соломой. Катерина вязала шаль, ей помогала маленькая птичка.
Наш Лейбеле излил Катерине душу. Рассказал о себе и своей невесте Номи всё, что было и чего не было. Умолял на коленях, чтобы Катерина разжалобила нищенку и убедила с ним поговорить. Даже попытался сунуть в руку пачку долларов.
И что же? Он столько раз повторил Катерине свой рассказ, что та запомнила его наизусть, но ничего не помогло.
Город вспыхнул, будто в небе над ним столкнулись два метеора.
Нищенка исчезла.
Мой коренной зуб понял, что сегодня палач его не вздёрнет, и погрузился в сладостный ад.
Хватит сидеть и смотреть в никуда. Мы встали и не спеша двинулись по улице.
Я спросил:
— Послушай, Лейбеле, — хотя по возрасту ему больше подошло бы имя Лейба, — а что ты имел в виду, когда сказал, что я должен вырвать тебе душевный зуб?
Мой друг молодости с голубоватым припудренным лицом остановился:
— В Израиль я приехал умереть. Евреи уже забыли, что это честь — упокоиться в своей стране. Когда я сказал, что ты должен вырвать мой душевный зуб, я имел в виду, что ты ради меня должен найти слова, которые убедят мою невесту позволить мне лежать на кладбище рядом с ней. А наследство я готов оставить, кому она захочет.