– Еще не все, – сказал он. – Он еще держится. Хочет еще что-то сказать.
– Я слышал, как он говорил, что не хочет никаких прощальных слов, – сказал аббат. – Я выполню его желание. Я люблю Шишковатого. Я всегда его любил, а в нашем путешествии он проявил себя как настоящий друг. Когда я сам был близок к смерти, он дотащил меня в бурю до хижины Нэн.
Шишковатый пошевелился, и глаза его снова открылись.
– Я слышал, – сказал он. – Я слышал, только как будто издалека. Аббат хороший человек, преданный своей вере, и хороший товарищ в пути. Я полюбил его. Передай ему, что я сказал.
– Он стоит здесь. Он слышит, что ты говоришь.
– Да, еще Элоиза, – сказал Шишковатый.
– Что Элоиза?
– Не Элоиза, – сказал Шишковатый. – Ты слишком долго был ослеплен. Не Элоиза. Не она твоя любовь.
Его рука ослабла и выскользнула бы из руки Харкорта, если бы тот не сжал ее крепче.
«Так далеко от дома, – подумал Харкорт. – Умереть так далеко от дома!» Он представил себе деда, сидящего в замке у огня, и подумал, какое у него станет лицо, когда Харкорт сообщит ему эту весть. «И хуже всего, подумал он, – что я ничего не смогу ему сказать, ничем не смогу его утешить».
Аббат подошел ближе, протянул руки, помог Харкорту подняться на ноги и постоял, поддерживая его. Слезы стекали по щепам аббата в растрепанную бороду. Потом он нагнулся, поднял с земли боевую секиру и вложил в руку Харкорту.
– Он отдал ее тебе, – сказал он. – Держи ее крепче. Она твоя.
Глава 28.
Аббат поднял булаву, постучал в дверь еще раз и подождал. Ответа не было.
– Не открывают, – сказал он. – Они должны знать, что мы здесь. Должны знать, что тут случилось. Почему они не открывают?
Попугай у него на плече что-то проскрипел.
– Мы сделали все, что полагается, – сказал Харкорт. – Они слышали, как ты стучал своей страшной булавой. Не могли не слышать.
– Я постучу еще.
– Не надо, – сказал Харкорт. – Ломай к дьяволу эту дверь.
– Мы сделали все, чего требуют приличия, – согласился аббат. – Отойди в сторонку.
Харкорт сделал шаг назад и наткнулся на Иоланду, которая стояла позади. Протянув руку, он поддержал ее, чтобы не упала.
– Жаль ломать такую дверь, – сказала она. – На ней очень красивая резьба.
Аббат не обратил на ее слова внимания. Он размахнулся булавой, и дверь подалась, треснув сверху донизу. Он нанес еще удар, и дверь рухнула, только одна сломанная, зазубренная доска осталась висеть на петлях. Харкорт ногой отшвырнул в сторону обломки и шагнул внутрь, в маленький вестибюль, за которым лежат атриум.
Атриум освещали пылающие факелы, воткнутые в шандалы на стенах. Пол был вымощен разноцветными плитками, изображавшими лесной пейзаж с деревьями, цветами и пастухом, окруженным овцами. Вдоль стен, между дверей, что вели из атриума в боковые комнаты, стояли стеклянные витрины, полные сверкающих драгоценных металлов и дорогих камней.
В одной из дверей, выходивших в атриум, показался какой-то человек преклонных лет в выцветшем от времени черном одеянии. Лицо его казалось бесформенным белым пятном. Он сделал несколько шагов вперед и остановился, покачиваясь. Вместе с ним появилось еще несколько теней – одни были хорошо видны, о присутствии других можно было лишь догадываться по слабому мельканию на стенах, по мерцанию белых пятен, по едва слышным стонам, доносившимся неизвестно откуда.
– Привидения, – сказал аббат. – Это обитель привидений. Они ее хранители.
«И если бы я не пришел, чтобы спасти Элоизу, – подумал Харкорт, – со временем она тоже превратилась бы в привидение, в тень на стене. Надолго, а может быть и навсегда, она стала бы тенью, издающей жалобные стоны в ожидании, когда по какому-нибудь неведомому стечению обстоятельств не придет освобождение. Может быть, она и старик в выцветшем черном одеянии единственные живые существа под этой крышей».
Но где же Элоиза? Почему она не ответила, когда дверь грохотала под ударами булавы?
Харкорт шагнул вперед, аббат за ним. Шаги их гулко прозвучали в тишине, раскатившись эхом по залу.
Усыпанная драгоценными камнями диадема в одной из витрин разбрасывала в свете факелов огненные блики. На пурпурной бархатной подушке лежала сверкающая сабля. Браслет чистого золота, блестящий серебряный кубок, украшенный самоцветами, отделанные золотом шпоры, уздечка, усыпанная бриллиантами, чаша, еще один кубок из половины кокосового ореха, рог для вина из слоновой кости с тончайшей резьбой…
– Сокровищница, – сказал аббат. – Добыча, которую много лет свозили сюда из многих стран. Но я не вижу призмы, за которой мы сюда пришли.
– Она здесь, – сказал Харкорт. – Должна быть здесь. Мы еще не все видели. Нечисть боялась этого места, она не могла сюда ступить. Она не стала бы бояться сокровищ, которые мы здесь видим. Призма – единственное, чего она могла бояться.
Он стоял, разглядывая содержимое витрин, и вдруг поднял голову. Из двери, за которой исчез человек в черном, показалась женщина. Что-то в ее манере держаться показалось ему знакомым, он вгляделся в ее лицо, но не мог его разглядеть. Сейчас ему не мешала выбившаяся от ветра прядь волос, здесь не было никакого ветра, и все же он не мог разглядеть ее лицо.
– Элоиза? – спросил он осторожно. – Элоиза, это ты?