Призма ударилась об пол и разлетелась на миллион осколков величиной не больше песчинки. Радужное пламя погасло, и атриум заполнился сиянием непостижимого благочестия и святости.
Харкорт упал на голени, охваченный до глубины души глубочайшим благоговением.
– Благослови Господи мою душу! – крикнул попугай, все еще кружа в воздухе.
– Да будет так, – произнес призрачный голос. В воздухе возникла призрачная рука, которая осенила их благословением, и святой, освобожденный после многих веков заточения, исчез.
Над Брошенными Землями пронесся душераздирающий скорбный вопль.
Глава 29.
Тело Шишковатого лежало под грудой огромных камней из разрушенной стены. Половинка разбитой двери, все еще висевшая на петлях, болталась на ветру, который подул с запада. По склону холма, усеянному мертвыми телами, крадучись бродили волки.
– Это к лучшему, – сказал аббат. – Если подумать, это к лучшему. То, что случилось, должно было быть нашей целью с самого начала. Не сделать из призмы святыню, чтобы прославить аббатство или какой-нибудь другой храм, а найти и разбить ее, чтобы выпустить на свободу заключенную там душу. Все остальное было бы, пожалуй, кощунством. По совести, как только я взял ее в руки, я должен был швырнуть ее об пол, чтобы разрушить чары Лазандры и освободить пленененную душу. Попугай понял это лучше меня, лучше любого из нас. Почему меня так ослепило желание прославить свое аббатство? Чарлз, как может человек быть так слеп?
Харкорт обнял аббата за плечи.
– Все философствуешь, – сказал он. – Все ищешь истину в теологических рассуждениях.
– Я философствующий слепец, – ответил аббат. – Я опозорен и унижен. Мне долго придется это замаливать.
– Оуррк! – сказал попугай.
– Не могу понять, что сделалось с Элоизой, – сказал Харкорт. – Когда-то она была очаровательной девушкой.
– Люди меняются, – сказал аббат. – Или их заставляют меняться. Когда-то, давным-давно, Лазандра тоже, наверное, был праведным и уважаемым чародеем, но потом он не устоял перед искушением. Его привели на вершину горы и показали ему весь мир. Может быть, так случилось и с Элоизой. Нечисть схватила ее в замке Фонтен и, вместо того чтобы унизить и оскорбить ее, предложила ей то, что ее ослепило. Власть и славу, какие ей никогда не снились, показавшиеся ей даже заманчивее, чем царствие небесное, о котором она до того мечтала. Не надо ее винить, Чарлз. Не надо ее ненавидеть.
– Когда-то я любил ее, – сказал Чарлз. – Много лет я любил ее.
– Все последние годы это была слепая любовь, порожденная чувством вины. Ты наказывал себя этой любовью за преступление, которого никогда не совершал. Я видел, что ты с собой делаешь. Шишковатый тоже видел. Он так и сказал тебе, умирая, – сказал то, что не мог сказать, пока не пришел его смертный час, и что он должен был сказать, когда смертный час наступил.
– Я сейчас ходил ее искать. Ее нигде нет. И привидения исчезли, и человек в черном, и Элоиза.
– Не надо больше о ней горевать. Забудь о чувстве вины, которое было для тебя как отрава. Очисти от него свою душу. У тебя теперь есть Иоланда. Я видел, как ты обнимал ее. Ваша любовь сильна и со временем станет еще сильнее. Она поможет тебе избавиться от чувства вины. Как твой духовный наставник я…
– Слишком хорошо я тебя знаю, чтобы считать своим духовным наставником. Ты всегда толкуешь сомнения в мою пользу. Ты недостаточно суров.
– Я могу быть и суров, если понадобится, – сказал аббат. – И придется, если ты не исправишься.
– По-моему, уже исправился.
– А если нет, – сказал аббат, – мне придется отлупить тебя как следует. Так, чтобы запомнил. Имей в виду, я непременно это сделаю.
– Нам пора отправляться в путь, – сказал Харкорт. – До дома далеко.
– Мы будем двигаться быстро, – сказал аббат. – Надо только выйти на римскую дорогу. Это всего несколько лиг отсюда. И деревья пойдут с нами. Коробейник сказал, что пойдут. С ними нам нечего бояться Нечисти. Да она и без этого должна была пасть духом. Может быть, она и жаждет мести, но сейчас она обескуражена. Она всегда считала эту призму залогом, за который можно будет торговаться, если Империя слишком ее прижмет. Нечисть могла обменять ее на какие-нибудь уступки, когда оказалась бы приперта к стене. Но теперь призмы у нее нет, и она обескуражена. Это был для нее тяжелый удар. Конечно, рано или поздно она оправится, но это случится наскоро, мы успеем добраться до дома.
Все остальные сидели на лужайке. Харкорт и аббат подошли к ним.
– Я так еще и не видел твоих инструментов, – сказал он Иоланде. – Покажи-ка.
– Она сделает это с большим удовольствием, – сказала Нэн. – Ни разу еще не видела, чтобы кто-нибудь так радовался. Я помню, как покупала эти инструменты для ее матери. Ты, конечно, знаешь, что моя дочь работала по дереву. Вот откуда у Иоланды это увлечение. У нее действительно хорошо получается?
– Хорошо, – ответил Харкорт. – Я видел ее работы.
– Коробейник рассказал мне, как все вышло, – сказала Нэн. – Марджори и Джон решили заменить выпавших горгулий. Из благочестия. Без них фасад казался каким-то пустым, и храму чего-то не хватало. Джон сумел своими песнями привлечь на свою сторону кое-кого из Нечисти, и они помогли ему с этими горгульями. Коробейник тоже при этом был. Иоланда тогда была еще маленькой, он нянчил ее и заботился о ней, пока остальные работали. Он помогал установить горгулий на место, но это все, что он сделал: он слишком привязался к Иоланде и все время проводил с ней. Потом дело было кончено, и он вернулся в свою пещеру. Несколько месяцев спустя двое из Нечисти, кто работал с Марджори и Джоном, привели Иоланду к нему. Они спасли ее, когда мою дочь и Джона убили.