Больной полулежал на кровати, жена подносила ему еду, в стаканах розовело вино из родной деревни, где остался деревянный дом с участком и старики. Они не захотели жить в городе.
Дядя Эмиль сам жил в детстве в деревне, давил виноград, помогая своим дружкам во время ртвели[26]. Он неторопливо отпивал из стакана маленькими глоточками и наслаждался звуками грузинской речи. Это был язык его детства. До поступления в гимназию ни отец мой, ни дядя не знали русского языка, выучили потом.
Хозяин дома хорошо говорил по-русски, хозяйка могла вставлять в свою речь только отдельные словечки. Говорили то по-грузински, то по-русски. Однако надо было идти к другим больным. Мы находили их таким же способом, как нашли Бердзенишвили, и трудно было определить, у кого нас принимали лучше.
Я, конечно, очень устала от этого похода, но возвращалась домой как с праздника:
— Дядя Эмиль, я решила, стану доктором.
— Думаешь, лечить — это есть чурчхелы? — усмехнулся он.
— Нет, я хочу лечить по-настоящему.
— Ну и прекрасно. Знаешь, я на участке отдыхаю. От домашней сутолоки.
В доме действительно была сутолока. Это ощущалось все сильнее и сильнее, потому что на дворе похолодало, мы с Люсей предпочитали играть дома. И как-то так повелось, что несмотря на молчаливость и кажущуюся угрюмость дяди, все собирались именно в его комнате. Правда, она была самая большая, да к тому же и проходная. У меня появилась забота: проходя мимо, каждый раз закрывать дверь в галерею. Летом на это никто не обращал внимания, а подошли холода, и дядя начал требовать, чтобы ее закрывали. Но вот беда: бегая через его комнату, я, как назло, про дверь забывала. И каждый раз он терпеливо напоминал:
— Ферм ля порт!
Мама наказывала меня за невнимательность, я плакала и обещала помнить требование дяди. Если бы дядя знал, как мне не хотелось огорчать его. Я мучилась, видя, что он нервничает, но… пробегая через его комнату бесчисленное количество раз, в половине случаев я про дверь забывала.
Как-то под вечер приехала тетя Дали и сообщила о постановке новой грузинской оперы.
— Немедленно поезжайте, началась дополнительная продажа абонементов на этот сезон! И вот еще какая напасть, — она понизила голос, — жена Гжевского и жена доктора Назарбекова — двоюродные сестры.
Мама расстроилась.
— Что же вы, — обратилась она к дяде, — знаете всех врачей в городе, а о Назарбекове не удосужились разузнать. Гидра-то здесь, оказывается, под боком!
Дядя как раз только что вернулся с участка и был какой-то весь ушедший в себя.
— Как я жалею, как жалею, что мы приехали в Тифлис!
Он опять промолчал. Мама заметила мой любопытный взгляд и вспыхнула:
— А ты?.. Чего бегаешь туда-сюда, как скипидаром подмазанная? Тебе хоть кол на голове тещи…
— Нет, не надо кол, — забеспокоилась бабушка. Она не поняла иносказательности выражения, и ей так хотелось, чтобы все жили в мире.
— Эмиль, давайте обменяемся комнатами, — предложила мама.
— Не хочу.
— Почему не хотите? Вы же на проходе.
— Зато я пользуюсь подъездом. Я люблю сидеть у дома по вечерам.
Помолчали.
— Ну ладно, — сказала мама, — это в конце концов полбеды. А вот насчет Гжевского… Эмиль, по-моему, вы должны…
— Какая вы неспокойная!
— Зато вы очень спокойны, очень. Меня, например, волнует: где будет жить зимой Мари Карловна?
Нам отказали в квартире, как вы знаете. Что же делать?
— А я буду жить в передней, — сказала по-французски бабушка.
— Там зимой холодно.
— А я буду класть в кровать бутылки с горячей водой и не простужусь.
Пришла тетя Адель. Она слышала конец разговора.
— Предлагаю утеплить галерею — это будет комната моммо, а балкон застеклить и построить перед ним еще один балкон — до самого флигеля, ха, ха, ха!
— Насчет утепления галереи — это идея, — серьезно сказала мама, — но нужны деньги.
— Всюду деньги, деньги, деньги! — пропела тетя Адель.
— Постой! — рассердилась мама. — Имеешь изолированную комнату…
— Я живу в бывшей кухне!
— Но это все же лучше, чем…
— Что за шум, что за крик? — Нана остановилась в дверях.
— Пришла. — Дядя сразу надулся. — Крыша флигеля опять течет. А что я говорил? И, между прочим, Гжевские нас ненавидят главным образом из-за крыши. Еще бы. Когда льется на голову…
— Ску-у-учно, — скривилась тетя Адель. — Как скучно. О крышах, о ненависти… Какие убогие мы ведем разговоры!