— Из-за тебя я порвал пальто-о-о!..
— Я же предупреждала!
— Это мое пальто, мое!
— Не ори.
— Оно порвалось, порвалось!
— Ну и что?.. Челюскинцы не только одежду, но и продовольствие во льдах потеряли. А еда — это жизнь, понял?
— Пальто, пальто!
— Тогда не лезь в океан.
— Не хочу в океан, зачем он мне сдался?
— Ты не хочешь спасать челюскинцев?
— Купи мне пальто, — неожиданно потребовал Володя.
Я чуть портфель не уронила.
— Купи, — упрямо повторил он, — да, купи!
Тогда я рассердилась:
— Хочешь меняться? — И, бросив портфель на тротуар, стала расстегивать свои огромные коричневые пуговицы.
Он вытаращил глаза.
— Хочешь? Так на так. Пальто на пальто, хочешь?
Он глянул в ужасе на мои взъерошенные рукава и пустился бежать.
— А портфель? Борщ! Борщ!
Вернулся, подхватил портфель и, убегая, крикнул:
— Я ма-аме скажу-у-у!..
Я глядела ему вслед и с грустью думала: как жаль, такой красивый и трусишка.
Такова жизнь
Зима, совершенно бесснежная, прошла незаметно, а в марте выпал снег. Он покрыл землю сантиметров на двадцать.
Мы шли из школы и всю дорогу перебрасывались снежками. Вдруг откуда ни возьмись Коля:
— Беги скорей домой — бабушка умирает! Я в аптеку! — И помчался дальше.
Мы с Надей припустились со всех ног. Когда успела заболеть бабушка?
В доме шла перестановка мебели. Из нашей комнаты вытащили все вещи, а туда занесли бабушку вместе с кроватью. Пришел из железнодорожной больницы доктор. Он подтвердил диагноз дяди Эмиля: воспаление легких. Нана увела меня и Люсю в свою комнату, обняла нас и заплакала. Я и не подозревала, что Нана так любит бабушку.
— Она уходит, уходит…
— Нана, а где она будет потом?
— Нигде.
— Она будет на небе, — сказала опечаленная Люся.
Это не утешало: расставаться с бабушкой не хотелось.
— Мы увидим ее потом?
— Увидим.
— Это ерунда, — сказала Нана и упрямо тряхнула головой. — Будем надеяться. У бабушки железный организм.
— А нельзя посидеть около бабушки?
— Она без сознания.
На другой день снова выпал снег. Дул порывистый ветер. Меня не пустили в школу. Сказали: «Подожди».
Я не понимала, чего они ждут.
Ночью проснулась от чьих-то рыданий. Плакала тетя Адель. Я никогда не слыхала, как она плачет, вскочила, побежала на плач. В комнату бабушки меня не впустили. Оттуда доносилось уже тихое, прерывистое рыданье тети и всхлипывания дяди Эмиля.
Утром приехал из совхоза папа. Войдя в дом, он так разрыдался, что я содрогнулась, бросилась к нему, обняла и тоже заплакала.
Мама с опухшими от бессонных ночей глазами сдержанно сказала:
— Ничего не поделаешь. Се ля ви.
Я с недоумением взглянула на нее:
— Тебе не жаль бабушку?
— Жаль. Она меня любила. Но надо держаться. Теперь ничего не поделаешь.
Дальше все шло как во сне. Приехала из Харькова старшая дочь моей бабушки, тетя Виолетта. Приходили и подолгу сидели у гроба соседки и знакомые со всего района. Через три дня отвезли мы нашу бабушку на кладбище, туда, где давным-давно был похоронен дедушка.
Пусто стало в доме. Люди и вещи словно поблекли. Мы с Люсей ходили из комнаты в комнату, и нигде не отпускала тоска. Усевшись где-нибудь в уголке, мы молились и, обращаясь к бабушке, обещали всегда быть добрыми и послушными. Из сундука дядя Эмиль вытащил большой портрет молодой бабушки и повесил его на степу рядом с портретом молодого дедушки. Но дед был нам совсем незнаком, а вот бабушка… Мы подолгу смотрели на нее и думали: где она сейчас? Мне казалось, что бабушка где-то совсем рядом, может быть, ходит по комнатам, когда никого нет в доме. И казалось, что она думает о нас и, незримая, очень тревожится, если мы делаем что-то не так, как надо.
Ночью приснился сон: бабушка, тяжело ступая, поднимается по лестнице, а я будто бы сплю в галерее, рядом с входной дверью. Она, приоткрыв дверь, окликает: «Вене а муа, ма шер фий»[30]. Мне очень хочется обнять ее, но я знаю: она мертвая — и притворяюсь спящей. Я боюсь ее. Она медлит. Потом тяжело вздыхает, я явственно слышу, как она вздыхает, поворачивается и уходит. Все глуше и глуше доносится стук ее башмаков.
Я проснулась от собственного крика. Папа был в совхозе, и мама, выслушав меня, пробормотала:
— Фантазерка ты, ложись ко мне, живо, всех перебудишь.
На другую ночь мне опять приснился тот же самый сон. И опять я проспала ночь с мамой. А потом приехал папа. И они оба стали объяснить мне, что сны — это пустое, это продукт воображения. Не надо фантазировать, бабушки нет. Я уверяла, что она есть, где-то есть и хочет повидаться с нами. Иначе зачем же снятся такие сны?