Эвгени был спокоен.
— Не заденет даже.
Мы с нетерпением ждали, когда с треском и шумом повалится ветка. Вот сейчас, вот сейчас…
— Эвгени, Эвгени, ты слышишь? Ветка поломает персик!
— Не поломает.
— А ты ее придержи. Положи пилу и придержи!
— Куда положить? — рассмеялся он так, что лестница пошатнулась.
— Вай! Держите лестницу, дядя Эвгени падает!
Мы бросились к лестнице.
— Сын твой упадет, — спокойно сказал Эвгени.
Малыш и правда засмотрелся на блестевшую под солнцем пилу. Циала сунула ему грудь и опять:
— Подпили снизу, я говорю, подпили снизу!
А он, вместо того чтобы послушаться, начал рассуждать, не обращая на нее внимания:
— Правильно говорят, что женщина из ребра мужчины сотворена. Слушай, Циала, что ты понимаешь в моем деле?
Ветка затрещала, мы с визгом отскочили. Эвгени ухватился за ствол.
— Вай-мэ-э-э! — завопила Циала.
Ветка мягко упала на землю, не зацепив за персиковое дерево. Эвгени слез, переставил стремянку под другое дерево.
Когда он обпилил все деревья, стали помогать ему: придерживали большие ветки, с которых он спиливал более мелкие, и относили стволы в сарай. Выждав какое-то время, но не настолько, чтобы остаться ни с чем, Алешка завел речь о шалаше. Дядя Эвгени сразу понял его, дал каждому из нас по большой ветке. Но строить шалаш мы решили попозже: судя по действиям хозяйки, здесь ожидалось завершение «трудового дня».
Циала с нашей помощью постелила в тени дома старое рядно, поставили на него деревянное блюдо с разломанным на куски дымящимся мчади [36] и огромный пучок сорванной на огороде и промытой в решете под краном цыцматы, деревянную солонку с крупной солью, молодой, с огорода, лук, красный перец, неполную бутылку вина и стаканчик. Принесли из их галереи и маленькую скамеечку для Эвгени. Мы, дети, уселись на землю, и начался пир. Складывали, подражая хозяину, стебли цыцматы пополам и еще раз так же, макали в большую солонку и ели с горячим мчади.
Светило солнце. Мы сидели кружком и смеялись, вспоминая, как Эвгени чуть с лестницы от смеха не свалился. Сам виновник этого веселья тоже балагурил, попивая винцо, и подшучивал главным образом над женой, которая притворно возмущалась. Потом Эвгени пошел в галерею отдыхать на прохладной и жесткой, покрытой ковром тахте рядом со спящим в аквани[37] сыном.
Мы уже собрались было бежать домой, чтобы строить шалаш, но над забором показалась кудрявая голова дяди Резо. Он был нашим соседом, мужем тети Юлии. Это он со своим товарищем донес наши вещи до подъезда, когда мы приехали в Тифлис.
— Ира, Эвгени дома?
— Да, дядя Розо. Позвать?
— Если нетрудно. — И он вошел во двор.
Через минуту на балконе показался Эвгени:
— Кипиани, поближе подходи, скоро не отпущу. Двенадцать часов мы с тобой не виделись, шутка ли?
Они рассмеялись.
— Ты сегодня в ночную, Вардосанидзе? — спросил дядя Резо.
— Да, генацвале, да. А ну-ка, Циала, — повернулся он к жене.
Раскрасневшаяся от шуток мужа, она мигом спустилась в подвал и принесла оттуда глиняный кувшин с вином.
— Аух! — притронувшись к нему пальцами, деланно отдернул руку Эвгени и повернулся к нам. — А ну, детвора, смена молодая, приглашайте гостя!
Мы захлопотали вместе с Циалой, и скоро на рядне появились тарелки с лобио, сыр, свежая, сорванная на огороде зелень. Была принесена еще одна скамеечка для дяди Резо. Циала сделалась сдержанной и почтительной.
— Неси третью скамеечку и буди дорогого тестя, — сказал Эвгени жене, — хватит ему спать после дороги.
Вышел из дома недавно приехавший из деревни дедушка Михо, румяный, в войлочной тюбетейке. Эвгени молча разлил по большим стаканам вино. Циала стояла за спиной мужа и с подчеркнутой заботливостью следила за каждым движением мужчин: удобно ли им сидеть? достаточно ли близко придвинута еда и нравится ли лобио?
— Да благословен будет виноградник, взрастивший этот животворный напиток, да благословенны будут руки, обрабатывающие этот виноградник! — глядя на дедушку Михо, провозгласил первый тост дядя Резо.
Дедушка Михо, прижав руку к груди, с достоинством и благодарностью поклонился. Чокнулись. Выпили и стали неторопливо закусывать. Второй тост был за здоровье того же дедушки Михо, за сто лет его беспечальной жизни и еще за столько, сколько он захочет прожить сверх того.
Дядя Резо приготовился к третьему тосту. Не спеша поднял стакан, поглядел сквозь него на свет: вино мерцало густым малиновым отливом и как будто излучало тепло.