Ну ладно, чего нет, того пот. А может, нам с мамой поселиться поближе к этим моим родителям? И я затосковала по ним так, будто невозвратно с ними рассталась и не увижусь больше никогда.
Прошел еще день в таких терзаниях. Я все же спросила Надю как бы между прочим:
— А вот если перепутают детей в роддоме, то как? Это же такое горе.
Интересно было услышать ее ответ.
— Почему горе? — подумав, сказала она. — Главное, чтобы хорошие родители попались. Бывает ведь — родная мать лупит ни за что. Главное — как родители относятся к ребенку.
Это был мудрый ответ, но он меня не устраивал. Я думала: «Совсем не все равно — родные отец и мать или не родные. Потому что родные — это хорошие родители… Но ведь эти теперешние мои родители хорошие… Но они же не родные?.. Папа, наверное, все же родной, а вот мама…»
Я больше не могла обходиться без чьего-либо совета и пошла к тете Адели.
— Если бы вы знали, как мне тяжело, — сказала, усаживаясь на кушетку.
— Что случилось?
— Мама у меня не родная.
Тетя Адель даже смеяться забыла. Вскинула брови. И Люся уставилась на меня.
— Да. меня подменили в роддоме.
— А ты не в роддоме родилась. Ты родилась дома! Моя мать тогда жила у вас в Рязани, и она первая взяла тебя на руки, после акушерки, конечно.
— Это правда?
— Правда.
— А зачем же она сказала, что меня подменили?
— Наверно, она уже и не знает, как повлиять на тебя.
— Значит, она моя?
— Конечно!
— Мерси, тетя Адель!
Я вскочила, побежала в нашу комнату. Мама сидела и шила. Я прильнула к ней:
— Ты моя?
Она легонько отстранилась:
— Ну хватит, займись делом. Уроки выучены?
— Ты меня любишь, мама?
— Да. Но любовь доказывается не поцелуями, а делом. Починяю вот куртку Коле. Обед приготовила. Разве это не любовь?
— Да, — тихо ответила я.
Белка
Вдруг появилось существо, которому я отдала всю любовь свою и всю нежность. Это была собака. Мы нашли ее, когда возвращались из школы по верхним улицам. Худая, грязная, она увязалась за нами, с поминутно вспыхивающей и угасающей надеждой ловя наши взгляды, мы гладили ее, она лизала руки, зашла вслед за нами во двор, проследовала в подвал и улеглась там под столом, будто пришла домой. Надя сбегала за хлебом. Покормили собаку. На спине у нее оказалась райка, и я побежала в галерею за мазью. Рыться в маминой аптечке на верхней полке буфета было строго запрещено, но мне нужна была мазь, которой меня еще в первом классе от болячек вылечили. А какая она на вид? Кажется, в зеленой баночке. А может, не в зеленой?… Я перерыла всю полку. А, вот, кажется, она. Бе-елая… Нет, это не она. Что написано на сигнатурке? Не разберешь. Как мама запоминает лекарства по их внешнему виду?
Нюхали мазь по очереди. Надя сказала:
— Хороший запах. Значит, мазь хорошая.
Помазали спину собаке.
Пришел Алеша. В сквернейшем настроении. Опять побил отец. Этот мальчик, сколько я его знала, был то беспечно-веселый, то беспросветно-грустный. Среднего настроения у него никогда не бывало в силу того, что в семье Лапкиных постоянно поддерживалась «военная» обстановка. То братья дрались между собой не на живот, а на смерть, то с бабкой Фросей конфликтовали вдвоем, а чаще — порознь. И изредка, так сказать, эпизодически, но очень крепко бил мальчиков отец. Физическое превосходство — вот что было у них мерилом правоты. Алешке, как сами понимаете, еще нужно было расти и расти, чтобы оказаться победителем.
Увидев собаку, он и разглядывать ее не захотел:
— Не позволят держать, что, дядю Эмиля не знаете?
— А ты посмотри, посмотри, какая хорошая!