— И из-за этого ты сюда бежала?
— Нет, не из-за этого. Он меня побил.
— Это который? — повернулся милиционер к продавщице.
— Поэт, — кокетливо ответила она.
Милиционер попытался обратить все в шутку. Ему это иногда удавалось — после учреждения на Лоткинской милицейского поста жители по всяким пустякам обращались к постовому, и он уже изучил их психологию. Он сказал, что Дарья Петровна должна беречь здоровье, все в районе начнут умирать без ее помощи, а это непорядок… Но Дарья Петровна, обычно неравнодушная к лести, не сдалась. Она зарыдала самым натуральным образом. Тогда он, поняв, что так просто от нее не отделаешься, бросил еще один многозначительный взгляд на продавщицу и зашагал в наш двор. Вошел, револьвер на боку.
— Дети, по домам! — заволновались взрослые.
Постовой постучал в галерею Бочии.
— Аткривайтэ! — сказал по-русски.
— Чтоб ты сдох! — ответил по-грузински Бочия.
— Аткривайтэ, торе…[41] — сразу перешел на грузинский милиционер.
Может быть, его тон и убедил бы Бочию, но в разговор вмешалась Дарья Петровна.
— Бочо, золотце, — заворковала она, — отопрись, родной, я тут, ничего он тебе не сделает!
Услышав голос жены, затворник как с цепи сорвался. Он стал проклинать ее — «всесоюзную и районную сплетницу», а заодно и республиканскую милицию.
Постовой объявил об аресте Бочии:
— Именем закона…
Бочия сразу отпер дверь.
Одевался молча. Жена молча подавала одежду, чистые носки, носовой платок. И все же не утерпела:
— Проклятая милиция. На посту не стоят, где-то время проводят: ха-ха-ха, хи-хи-хи! — передразнила она с ужимками.
— Вах, какая женщина! — картинно повернулся к нам милиционер и повел в милицию обоих.
Держали их там недолго. Вернувшись, Бочия снова сел во дворе на скамеечку, стал озабоченно просматривать стихи и делать на полях тетради пространные заметки, Дарья Петровна долила в керосинку керосин и, примостившись на пороге галереи, начала усердно толочь в деревянной ступке специи.
Ночью у Наны начались роды. Все вскочили. Немедленно в роддом! А на чем ехать? Трамваи не ходят. До вокзальной площади пока добежишь, дважды можно успеть родить.
Разбудили Дарью Петровну. Она пришла, густо намазанная кремом и с папильотками на волосах:
— Ну вот видите? Ни одно хорошее дело не обходится без Дарьи Петровны.
Нана глядела с недоверием. Детей отослали по комнатам спать, но какой там сон: из галереи поочередно доносились то громкие стоны, то смех. И, по-моему, громче Дарьи Петровны смеялась роженица.
Под утро родился мальчик. Все говорили — будет чемпионом, как отец. Через десять дней, совершив то, за чем приехала, Нана собралась уезжать. Упаковали вещи, отворили подъезд. На улице что-то затарахтело.
— Трамвай! — обрадовался Коля.
Но это был какой-то автобус.
— Скорей выходите, я попрошу шофера, может, он довезет!
Но просить не пришлось. Это был новый автобусный маршрут: «Лоткинская — вокзал».
Опера — условный вид искусства
Умерла мать Алешки и Леньки. Тетя Тамара, любившая образные выражения, сказала: «Она угасла, как догоревшая свеча». и мне, и Люсе было жалко Алешку и Леньку. А когда узнали, что похороны будут в Абастумани, расстроились окончательно. Ведь как мечтали понести венок, если кто-нибудь умрет во дворе, и на тебе.
Алешка и Ленька, одетые необычно чисто, уехали. А мы пошли в оперу.
В трамвае Люся спросила тетю Тамару:
— Неужели нельзя было похоронить их маму в Тифлисе?
— Дитя мое, — растрогалась тетя Тамара, она подумала, что Люся глубоко переживает, — теперь это не имеет значения. Бедная молодая женщина безвременно ушла в иной мир, увы.
— Почему ее здесь не хоронят? — пришлось мне задать дополнительный вопрос.
— У них нет денег. Ах, в конце концов — какая разница, там или здесь. «Все в землю ляжет, все прахом будет». Так сказал прекрасный писатель Максим Горький.
— Мы хотели понести венок, — призналась я ей.
— О-о! — она быстро огляделась в страхе, не услышал ли нас кто-нибудь. — Тише, тсссс!.. Никому не говорите такую глупость! Разве можно мечтать об этом?
Она не поняла нас. Мы совсем не хотели, чтобы кто-нибудь умер. Но если уж умер, так почему же не понести венок? Лапкины очень подвели нас, очень.
В оперу мы с Люсей шли в первый раз. Перед тем родные провели дома маленькое совещание. Мама считала, что вести нас в оперу рано. Тетя Адель считала: поздно. А тетя Тамара стала горячо уверять, что искусство облагораживает в любом возрасте. Так и не придя к общему мнению, нас все же повели.