Я качаю головой, вытирая лицо.
— Нет. Нет, не ты. Это просто…— я смеюсь наполовину горько, наполовину печально. — На самом деле, это ты. Но не только ты.
Мы идем дальше. Впереди нас Юта, она нюхает, виляет хвостом, ухмыляется своим собачьим оскалом, приветствуя каждого прохожего. Лок идет рядом со мной. Так близко. Слишком близко. Я могу шевельнуть запястьем и взять его за руку. Могу опереться на него. Но не делаю ничего из этого, а просто иду и пытаюсь взять себя в руки, разобраться в мыслях и выбраться из океана своих противоречивых эмоций.
— Его звали Оливер, — не знаю, кто это сказал, кажется, точно не я. Однако слова непрошено льются из меня. — Он был врачом. Хирургом. Он мог бы работать в любом месте страны, открыть собственную клинику или работать в любой больнице мира. Он был очень талантливым хирургом, его рука не дрожала, несмотря ни на что. Просто… он был уверенным. И не терял уверенности при любых обстоятельствах. Никогда не паниковал, никогда не сомневался, всегда точно знал, что нужно сделать, и всегда именно так и поступал.
— Как вы познакомились?
Я пожимаю плечом, потому что боль в горле мешает говорить. Трудно рассказывать, не разразившись слезами. Трудно побороть желание убежать. Я не произносила имени Олли ни при ком с тех пор, как он умер. Не рассказывала о нем. Я действительно пыталась… не вспоминать его.
Сейчас мы на окраине города, вдали от центра. Впереди есть парк, и я использую время пути туда, чтобы сдержать неминуемый срыв. Мы садимся на скамейку — снова слишком близко — наши бедра и плечи соприкасаются. Он отцепляет поводок Юты, берет палку, валяющуюся в траве возле скамейки, и бросает. Юта же, вместо того, чтобы принести ее обратно, заваливается на траву рядом с упавшей палкой и принимается грызть ее.
Я вытираю щеки ладонями и делаю глубокий вдох.
— Я была медсестрой в Лос-Анджелесе. И только что… — черт, об этом все еще тяжело говорить, даже спустя семь лет, — только что потеряла пациента. Это был двенадцатилетний ребенок, получивший четыре пулевых ранения из проезжавшего мимо автомобиля. Он прогулял школу, чтобы поиграть с друзьями в баскетбол, но поймал те шальные пули и умер. Я не смогла спасти его. Мы с Дэлани сделали все возможное, но потеряли его. Мне пришлось взять перерыв, понимаешь? Нечто подобное не проходит бесследно. Я вышла, села одна, думаю, в попытке окончательно не потеряться в собственных дерьмовых мыслях. Олли подошел, сел рядом со мной и предложил сигарету. Я сказала: «спасибо, я не курю». И он объяснил, что тоже не балуется, но, когда проходишь через что-то исключительно трудное, иногда просто обязательно нужно курить. И потом он предложил мне уволиться из больницы и работать в международной ассоциации «Врачи без границ». Он понравился мне, а рассказывал так увлекательно и интересно, что я так и поступила. Покинула Лос-Анджелес, ушла из больницы, оставила своих друзей и присоединилась к «Врачам без границ». Отправилась в Африку и… — я качаю головой. — Ты не захочешь слушать про Африку. Это было… страшно. Но мы с Олли полюбили друг друга и, в конечном итоге, поженились. Недельное свадебное путешествие провели на Багамах, а потом Доминик позвонила и сказала нам, что на Гаити произошло землетрясение. Первое в 2010-м. Мы были там, в эпицентре. Это было… ужасно. Действительно ужасно. После этого у нас совсем не было свободного времени, пока мы не вернулись в Штаты для небольшой передышки. А потом, возвращаясь из Северной Калифорнии от родителей Олли, мы попали в аварию. Олли погиб.
Я не могу продолжать. Не могу находиться здесь. Просто не могу.
Поэтому снова встаю и ухожу. На самом деле, я бегу назад, к своему грузовику. Чувствую Лока позади меня, но игнорирую его, игнорирую Юту, игнорирую взгляды людей. С меня хватит. Я бегу и открыто рыдаю. Достигнув грузовика, кидаюсь в него. Пытаюсь засунуть ключ в замок зажигания. Поворачиваю, переключаю рычаг коробки передач на заднюю. Выруливаю слишком быстро, чуть не сбив Лока, и ударяю по тормозам. Он проскальзывает внутрь, Юта легко запрыгивает в кузов. Он смотрит на меня: в глазах беспокойство, брови вздернуты. Я ненавижу этот взгляд на его лице — жалостливый, сочувствующий. Понимающий.
Мне нужно домой! Не вспоминать ни о чем! Просто сидеть в тишине, вздыхать и плакать.
Окна опущены, горячий ветер Оклахомы дует пылью мне в лицо. И только сейчас меня осеняет, что в машине тишина. Радио выключено. Радио никогда не выключалось. Лок сидит на пассажирском сиденье, Юта — в кузове.
— Боже, почему ты не оставишь меня в покое? — рычу я.
— Потому что ты не хочешь быть оставленной в покое, — его голос звучит тихо, еле слышно. Мягко и сочувственно. Гребаное сочувствие. Оно делает меня неуверенной, злой и слабой.