Выглядит внушительно — завал где-то шесть или десять метров в поперечнике и высотой около двух с половиной или трех метров. Я стою наверху, глядя вниз. Светодиодный луч скользит по маленькой ножке. Я вижу клочок синей ткани и резиновую туфельку — такие носят маленькие девочки уже не один десяток лет.
— Эй, милая, — зову я, стараясь, чтобы голос звучал ласково. Нежность и забота — не самые сильные мои стороны. — Я сейчас спущусь к тебе, хорошо?
В ответ раздается гулкий мучительный кашель. Я надеваю маску, чтобы не вдыхать клубящуюся пыль, и осматриваю отверстие. Обломки создали приличных размеров карман — как раз достаточно места для маленького тельца. Я не помещусь, но мне надо найти способ туда пробраться. Я расчищаю край пролома, убираю прочь остроконечные деревяшки, шлакоблоки, обломки черепицы, и осторожно опускаюсь. Ноги касаются чего-то относительно твердого, и я медленно перемещаю вес тела на них, как только убеждаюсь, что куча не осыплется и не провалится подо мной. Мне приходится двигаться на четвереньках, потому что пространство совсем тесное — не более полутора метров высотой и метра длиной. Настоящее чудо, что девочка здесь уцелела.
Она совсем маленькая. Пять? Шесть лет? Хорошенькая, со светлыми волосами, запачканными кровью, и бледной кожей. На ней синий сарафанчик в белый цветочек. Рваный, грязный, окровавленный. Одна нога босая, на другой — розовая туфелька. Свернувшись калачиком, девочка лежит под куском жестяной крыши, которая придавила ей правую руку и ногу.
Она смотрит на меня. Что-то не так.
Я перекатываюсь, подползаю ближе к ней и отвожу рукой волосы от ее глаз. Голубые глаза — испуганные, страдающие, полные слез. Взгляд мечется. Изучает меня.
— Эй, я Лок. Я вытащу тебя отсюда, хорошо?
— У-у-у-у, — она часто моргает, и слеза стекает из уголка ее глаза. — Застряла...
Она так слаба, что сил едва хватает на это слово.
— Я знаю. Но я освобожу тебя, ладно? Все будет хорошо, — я осматриваю девочку более внимательно, уделяя внимание прижимающим ее обломкам. — Ты можешь пошевелить пальцами рук и ног?
Она шевелит пальцами, и я слежу за движениями. Кажется, позвоночник цел. Я боюсь, что, начав разбирать обломки, сдвину с места всю кучу. И нас просто завалит. Но девочка быстро угасает, поэтому у меня нет выбора.
Я кричу Биллу, стоящему наверху и беспомощно глядящему вниз. Без слов ясно, что он будет оставаться там и помогать любым возможным способом. Особо, конечно, он ничем не поможет. Это отверстие едва вмещает меня.
Я сажусь на корточки перед девочкой, упираюсь спиной в блок, расставляю ноги пошире и начинаю раскачиваться на пятках с прямой спиной, как будто собираюсь поднимать штангу.
ТОЛЧОК.
Блок над моей спиной стонет и скрежещет. Куча слегка шевелится... но не осыпается. Девочка стонет, когда я снимаю с нее этот вес, и пытается двигаться, но она слишком слаба. Она не может пошевелиться, а я не могу держать на себе эту кучу и одновременно помогать ей. Долго я не выдержу — тут центнер, наверное, если не больше. Пытаюсь дотянуться до девочки, не уронив то, что держу на спине. Стиснув зубы, кряхчу, пытаясь поймать ее за рукав, и мне это удается. Я тяну ее и одновременно стараюсь выпрямиться, чтобы снять с нее вес. Девочка, кажется, понимает, что я пытаюсь сделать, и, используя все свои силы, пытается ползти, толкается, плачет. Ее правая рука безвольно висит — она, похоже, сломана. Боже, у меня сердце сжимается. Такая малышка. Но она двигается. Сантиметр за сантиметром.
— Уже вот-вот, милая. Еще чуть-чуть. Еще немного, ладно? Ты сможешь, — я дрожу, из последних сил удерживая на себе эту кучу. Чертовски больно.
Она что-то прижимает к груди, но я не вижу, что это такое. Как будто бы что-то защищает. Я уже на последнем издыхании, когда девочка, наконец, выбирается из-под завала. Медленно опускаюсь на колени, позволяя блоку упасть на место. Хватаю ртом воздух, пот льет с меня в три ручья, но я не могу позволить себе расслабиться.
— Давай, милая. Пора выбираться отсюда.
Я поднимаю ее на руки, помня о ее травмах. Она извивается в моей хватке.