Человек не столь творческий, не столь сильный духом, как Пушкин, неминуемо в такой обстановке погрузился бы в праздное безразличие или впал бы в отчаяние. Но для Пушкина рядом с внешне неприглядным, тоскливым существованием в глуши шла другая жизнь — напряжённая, творческая. Она укрепляла силы, бодрила, давала удовлетворение и радость. Пушкин сам говорил, что в Михайловском его спасли труд, поэзия. «Поэзия… спасла меня, и я воскрес душой».
«В глуши звучнее голос лирный»
Пушкин приехал в михайловскую ссылку уже будучи известным поэтом. Слава его гремела по всей России. Жуковский писал ему: «По данному мне полномочию, предлагаю тебе первое место на русском Парнасе».
«Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», десятки превосходных стихотворений — их с восторгом читали все, кто был мало-мальски обучен российской грамоте. Пушкина любили, ему удивлялись.
И тем сильнее возмущала широкую публику участь первого поэта России. Дельвиг писал из Петербурга в Михайловское: «Я не видел ни одного порядочного человека, который бы не бранил за тебя Воронцова… Ежели б ты приехал в Петербург, бьюсь об заклад, у тебя бы целую неделю была толкотня от знакомых и незнакомых почитателей. Никто из писателей русских не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты».
Друзья опасались за Пушкина. «Как можно такими крутыми мерами поддразнивать и вызывать отчаяние человека! Кто творец этого бесчеловечного убийства? — гневно спрашивал Вяземский у Александра Ивановича Тургенева, узнав о ссылке Пушкина в деревню. — Или не убийство — заточить пылкого, кипучего юношу в деревне русской?.. Неужели в столицах нет людей более виновных Пушкина? Сколько вижу из них обрызганных грязью и кровью! .. Да постигают ли те, которые вовлекли власть в эту меру, что есть ссылка в деревне на Руси? Должно точно быть богатырём духовным, чтобы устоять против этой пытки. Страшусь за Пушкина!.. Признаюсь, я не иначе смотрю на ссылку, как на смертельный удар, что нанесли ему».
Удар действительно мог стать смертельным. Но те, кто на это рассчитывал, недооценили Пушкина, его духовных сил, непреклонности, терпенья. Он оказался тем богатырём духовным, которого не сломили ни деревенская глухомань, ни полицейский надзор, ни одиночество. Он вынес всё. И не только вынес, а к радости друзей и разочарованию врагов, как сказочный Антей, набрался свежих сил от родной земли.
Он сам говорил, что, несмотря ни на что, в деревне «хотя невольно, он всё-таки отдыхает от прежнего шума и волнений, с музой живёт в ладу и трудится охотно и усердно».
Обосновавшись в Михайловском, Пушкин начал свои «Записки». Первое время стихов почти не писал — не мог. Не было душевного покоя, вдохновения.
Но он знал — вдохновение придёт. И, обдумывая планы на будущее, просил брата и друзей присылать ему книг. Без книг он не мог ни жить, ни работать.
Книг требовалось множество, и притом самых разнообразных: поэма Баратынского «Эдда», альманах Дельвига «Северные цветы», альманах Рылеева и Бестужева «Полярная звезда», «Путешествие по Тавриде» Муравьёва, «Жизнь Емельки Пугачёва», «Историческое сухое известие о Стеньке Разине», «Библию, библию! и французскую непременно!», «Записки Фуше (отыщи, купи, выпроси, укради… и давай их мне сюда)», «Альманахов… в том числе Талию Булгарина», «Стихов, стихов, стихов!», «Разговоры Байрона!», «Сочинения Вальтера Скотта», «Книг, ради бога, книг!»
Книги присылали с каждой оказией, привозил из Петербурга михайловский приказчик Калашников. «Журналы будешь получать все», — обещал другу Дельвиг. Издатели считали за честь отправить Пушкину свои альманахи и журналы.
За два года ссылки книг у Пушкина накопилось столько, что после его отъезда их пришлось вывозить на нескольких телегах.
Пушкин шутил, что в Михайловском он перечитал двенадцать телег книг.
Между тем пришло вдохновение. Поэт закончил начатую в Одессе поэму «Цыганы», третью главу «Евгения Онегина». На столе его лежали тома «Истории государства Российского» Карамзина, летописи, старинные книги — он принялся за историческую трагедию «Борис Годунов» и, оставляя её на время, писал четвёртую главу своего романа в стихах. Над трагедией работал с увлечением. «У меня буквально нет другого общества кроме старушки-няни и моей трагедии; последняя подвигается, и я доволен этим».