Имелись стихи Пушкина и в альбоме третьей тригорской барышни — Алины Осиповой. Молоденькая Алина, красивая и умная, была прекрасной музыкантшей. Пушкину нравились и она сама и её игра на фортепьяно.
Остальные обитатели «тригорского замка» были в те годы ещё малы: Маша Осипова — «подросточек», Катя Осипова — «малютка».
В Михайловском, в одиночестве, Пушкин работал. В Тригорском, среди друзей, отдыхал. Его привлекали гостеприимство и «патриархальные разговоры» Прасковьи Александровны, беседы с Алексеем Вульфом и та искренняя радость, с которой встречали его все — от мала до велика — в «тригорском замке».
«Я знаком только с одним семейством»
Обычно летом в третьем часу пополудни все тригорские барышни — Анета, Зизи, Алина и маленькая Маша — выбегали из дому и направлялись в парк. С высокого обрыва над Соротью хорошо была видна дорога из Михайловского. По этой дороге являлся Пушкин. Завидев издалека всадника в широкополой шляпе, все устремлялись навстречу.
Пушкин почти всегда приезжал на вороном аргамаке, но иногда аргамака заменяла крестьянская лошадёнка. Это бывало комическое зрелище: лошадёнка была низкорослая, и ноги всадника волочились чуть не по самой земле. Маленькая Маша помирала со смеху. Пушкин грозил ей пальцем, а затем, соскочив с коня, гонялся за насмешницей.
Порой поэт являлся в Тригорское неожиданно, пешком. Тогда он незаметно подкрадывался к дому. Подходил, прислушивался. Тишина… В открытые окна видно — все заняты делом: читают или вышивают, склонившись над пяльцами. Прасковья Александровна проверяет счета. Алина за фортепьяно. Маша вздыхает над уроками. Пушкин берётся за подоконник, ловкий прыжок — и поэт уже в комнатах. И конец тишине. Повсюду смех, шутки, говор.
Маша радёшенька — явился избавитель!
— Пушкин, переведите!
И перевод вмиг готов.
Чуть какая беда — Маша к Пушкину. Вздумалось как-то Прасковье Александровне обучать её грамматике, да какой грамматике — старинной, ломоносовской.
— Пушкин, заступитесь!
И поэт вескими доводами убедил Прасковью Александровну, что старинная грамматика ребёнку не под силу. Он всегда говорил очень убедительно и имел большое влияние на свою тригорскую соседку.
В добром расположении духа Пушкин бывал шутлив, непоседлив, чрезвычайно остроумен. Он сочинял экспромты, шалил с Машей, прыгал через столы и стулья, играл в прятки с малюткой Катей и, прячась, залезал под диван, откуда его бывало очень трудно вытащить. При этом он сам веселился как ребёнок, заражая всех своей обаятельной, сердечной весёлостью.
А если хотел, не было увлекательнее собеседника и рассказчика. Анна Петровна Керн вспоминала, как однажды в Тригорском Пушкин рассказывал сказку. Сказка была про чёрта, который ездил на извозчике на Васильевский остров в Петербурге.
Изредка Пушкин читал в Тригорском и свои стихи. «Однажды, — рассказывает в своих воспоминаниях А. П. Керн, — …он явился в Тригорское с своею большою чёрною книгою, на полях которой были начерчены ножки и головки, и сказал, что он принёс её для меня. Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих „Цыган“. Впервые мы слышали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу!..»
Тригорская молодёжь старалась всецело завладеть поэтом, но Прасковья Александровна также заявляла свои права. Она приказывала принести карты и усаживала Пушкина играть с ней в вист. В календаре Прасковьи Александровны за 1825 год сохранилась запись:
«По висту должен мне Пушкин 1 р. 50 к.; я ему — 20 к.
ещё 1 р. 70 к.; — 10 к.
ещё 1 р. 80 к.;
ещё — 70 к.»
Однако Пушкин не всегда бывал общителен и весел, настроение его часто менялось. Он вдруг становился грустен, молчалив. Уходил один в парк или садился в гостиной в уголке дивана и, задумчиво склонив свою курчавую голову, скрестив руки на груди, слушал, как играла Алина Осипова.
Арии Моцарта и Россини, романсы Верстовского… Вероятно, под мелодичные звуки фортепьяно и сложились строки шутливого и нежного «Признания», посвящённого Алине Осиповой. Это стихотворение само как музыка.