Там, где шумят михайловские рощи

С пушкинского времени собор почти не изменился. Так же прост и величав он был, когда поэт входил в его кованые двери. Тишина, полумрак… Сурово смотрят со стен тёмные лики святых, озарённые колеблющимся пламенем лампад. И виделось поэту: седобородый величавый старец в монашеском одеянии — летописец Пимен. Он склонился над летописью, рука его старательно выводит чёткие буквы. Но вот он поднял голову — и под невысокими сводами звучит спокойный, негромкий голос:

Ещё одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдёт мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу…

Современники Пушкина были потрясены сценой в келье Чудова монастыря, образом Пимена. Казалось, Пушкин совершил невозможное — пламенем своего таланта осветил тьму веков, заставил говорить подлинного, живого летописца.

И верится — именно здесь, под этими древними сводами впервые открылись поэту черты его героя.

В наши дни бывший Святогорский монастырь входит в Государственный Пушкинский заповедник. А в Успенском соборе теперь музей.

Святогорские Варлаамы и Мисаилы

Среди действующих лиц трагедии «Борис Годунов», кроме величавого старца — летописца Пимена, есть и другие монахи. Это развесёлые отцы Варлаам и Мисаил. Они «утекли» из обители и скитаются по Руси. Имена монахов Варлаама и Мисаила Пушкин нашёл в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Но, чтобы создать полнокровные художественные образы, одних имён было мало. И тут вновь помогло поэту его знакомство со Святогорским монастырём. Там в тесных кельях братского корпуса обитали и молодые и старые чернецы. Заходя в монастырь — в кельи, в трапезную, в собор, — Пушкин наблюдал их жизнь и нравы.

А жизнь эта, прямо сказать, была незавидной — скука и безделье. Молитвы, трапеза, служба в соборе, трапеза и опять молитвы… Всё по установленному «чину», по издревле заведённому порядку. Даже еда — «трапеза» — и та шла по чину: молились, затем ели «холодное», молились — ели щи, молились — ели кашу. И всё время, пока шла еда, дежурный монах монотонным голосом читал житие очередного святого, поучения или что-либо «божественное».

В первой редакции «Бориса Годунова» вслед за сценой «Ночь. Келия в Чудовом монастыре» шла сцена «Ограда монастырская». Сцена эта показывает, как много живых наблюдений черпал Пушкин в Святогорском монастыре.

Григорий.
Что за скука, что за горе наше бедное житьё!
День приходит, день проходит — видно, слышно всё одно:
Только видишь чёрны рясы, только слышишь колокол.
Днём, зевая, бродишь, бродишь; делать нечего — соснёшь;
Ночью долгою до света всё не спится чернецу.
Сном забудешься, так душу грёзы чёрные мутят;
Рад, что в колокол ударят, что разбудят костылём.
Нет, не вытерплю! Нет мочи. Чрез ограду да бегом.
Мир велик; мне путь дорога на четыре стороны,
Поминай как звали.
Чернец.
Правда: ваше горькое житьё,
Вы разгульные, лихие, молодые чернецы.

Безделье, скука рождали пьянство, буйство, воровство. Указами псковской консистории не раз предписывалось строго наказывать монахов и служек Святогорского монастыря за «ругательные слова и драку», «вынесение воровски» казённых денег, «нахождение в пьянстве» по нескольку дней, пребывание в кабаках. Немало подобных проступков записано было и в монастырском «штрафном журнале».

Монастырское начальство не отставало в разгуле от простых чернецов. При Пушкине в памяти святогорских монахов ещё были совсем свежи похождения удалого игумена Петра, не раз исчезавшего из монастыря неведомо куда. Да и приемник игумена Петра — Иона, «духовный отец» Пушкина, не отличался ни святостью жизни, ни трезвым поведением. В архивах монастыря со времен настоятельства Ионы сохранился такой счёт:

«В 1818 г. июля 20 дня куплино для приёма архирея…