— Десять: мы всегда знаем, как строить людей. Девять: мы постоянно совершенствуемся. Восемь: мы носим облегающую одежду. Семь: мы работаеми на футбольном поле, и в гимнастическом зале. Шесть: мы привыкли к стволам любых размеров. Пять: мы всегда стремимся к идеальному исполнению. Четыре: мы хорошо умеем работать руками. Три: мы очень гибкие. Два: мы всегда хотим быть сверху. И первое: нам нравится заставлять людей вопить и кричать.
Роберт произносит всё это с невозмутимым видом ровно до третьего пункта. Но потом я начинаю хохотать, и, совсем потеряв контроль, пропускаю удар, который чуть не сломал мне два пальца. Не то, чтобы все эти пункты были смешными. Нет, просто в исполнении Роберта они звучат довольно весело.
Я трясу руками, которые пронзает сильная боль.
— Хотите научу делать двойной бросок? — спрашивает он, всё ещё широко улыбаясь.
— Да, хочу.
Глава 13
Роберт
По возвращении домой застаю спящую на диване маму под тихо работающий телевизор. Выключаю его.
Из коридора вижу, как тётя Оливия сидит в спальне родителей в шезлонге и перебирает фотографии в коробке, которую мама обычно держит на полке в своей гардеробной. Тётя Оливия вытаскивает фотографию и кладёт её аккуратно в одну из разложенных вокруг стопок.
Потом, видно, почувствовав моё присутствие, поднимает глаза и жестом подзывает подойти.
Тётя Уитни лежит на постели рядом с отцом. В спальне тихо, слышны только слабое похрапывание тёти Уитни и гудение кислородного компрессора. Кажется, отец тоже уснул, но скорее всего он без сознания или же находится в искусственной коме. Черепное давление не даёт ему закрыть глаза полностью и то, как он выглядит, сильно сбивает с толку.
Я разворачиваюсь и на глаза попадается небольшой блокнот, всё также лежащий на прикроватной тумбочке.
— Мама сказала, что ты ходил на танцы, — говорит тётя Оливия тихо.
В её вопросе нет упрёка, так что я усаживаюсь на карточный столик у изножья кровати мамы и отца. Лежащий на нём паззл почти собран. Мой взгляд сразу же прикипает к одному фрагменту. На нём изображено что-то крошечное коричневого цвета на голубом фоне. Я нахожу в паззле место для фрагмента, и теперь усы кота закончены.
— Было весело? — спрашивает она.
Лучший вечер в моей жизни.
— Да.
— Хорошо.
— Как отец?
Она прекращает перебирать фотографии и бросает на него взгляд.
— Он спокоен. Не думаю, что ему больно. Медсестра из хосписа сегодня обтирала его губкой. И он дома.
Её лицо искажается, как будто она сейчас заплачет, но вместо этого тётя Оливия опускает глаза обратно на коробку с фотографиями.
Я снова возвращаюсь к блокноту. Мне очень интересно, что же написал там отец. Чувствовал ли он необходимость в этом? Было ли ему что сказать? А если было, то были ли это тёплые слова любви? Или холодные слова безразличия? И почему меня это вообще волнует?! Я смотрю обратно на столик и встраиваю в паззл ещё один фрагмент.
Тётя Оливия берёт фотографию и внимательно её рассматривает.
— Ты так похож на него в твои годы. Посмотри на эту, — она прижимает коробку к груди и, протягивая мне фотографию, осторожно перемещается в шезлонге вперёд, стараясь не опрокинуть остальные фото.
Я беру снимок. На нём мне исполнился, может, год и я лежу на лоскутном одеяле на полу гостиной. Отец надел на голову футболку, как Корхолио из мультсериала «Бивис и Баттхед». Я смотрю на него и смеюсь. Натянуто улыбнувшись, возвращаю фотографию обратно и беру из стопки следующую: на фото мой отец с каким-то мужчиной стоят на коленях на берегу озера и держат в руках свой улов.
— Мне знакома эта кепка.
Она улыбается:
— Он любил эту кепку и никогда не ходил без неё на природу.
— Ему нравилось отдыхать на природе?
— Очень.
— Кто это с ним?
Она наклоняется к фотографии, пытаясь рассмотреть.
— Это Патрик О’Келли, — говорит она, улыбаясь с ностальгией. — Он старый коллега и друг твоего отца.
Замечаю, что между двумя мужчинами стоят на коленях мальчик. Только взрослые, Роберт. Чувствую, как к горлу подступает комок:
— А кто этот ребёнок?
— Это сын Патрика. Сэмми, кажется. Ты как-то его встречал, помнишь? Вы примерно одного возраста. Удивительно, что тебя нет на фото. Ты что? Не поехал тогда?
— Нет, — я отдаю фотографию обратно. — А есть фотографии моей мамы?
— Хм, — говорит она с любопытством, — я пока ещё не видела.
— Как это? Я имею в виду, что по всему дому куча фотографий отца, но нет ни одной мамы.
Вспоминаю, как на парковке Эндрю показывал мне свои фотографии и как сияло его лицо от гордости, когда он переходил от одного фото к другому. Там даже была фотография его бывшей жены. Бывшей жены. Мне до сих пор кажется странным, что у него есть бывшая жена.