— Сливки или карамель? — выкрикиваю я. Не получив ответа, выглядываю из кухни в гостиную.
Роберт с пультом управления в руке листает экранную инструкцию, стоя посреди комнаты в трусах-шортах. Они сделаны из мягкой серой фланели и отлично облегают все его формы. Хорошенько всё рассматриваю и только потом произношу «Хм!».
— Какой канал? — спрашивает он невинно.
— Почему ты в нижнем белье?
Роберт напускает на себя притворную серьёзность:
— Ну, тебе же неловко, когда я без рубашки. Поэтому я её оставил. Я — молодец, да?
Я медленно качаю головой.
— Молодец, — отворачиваюсь, тихо улыбаясь его дерзости. — Шестьдесят первый, — выкрикиваю я. — И надень брюки.
Пока в микроволновке готовится попкорн, я стараюсь остыть, но всё бесполезно — он такой милый и сексуальный. И тут в гостиной гаснет свет.
— Слишком ярко, — говорит он громко, не ожидая моей реакции.
Господи, дай мне сил! Через несколько минут, выходя из кухни с миской попкорна, оставляю там свет включенным. Он снова берёт пульт управления, направляет его на телевизор и нажимает кнопку «ВЫКЛ».
— Я что-то пропустил? — спрашиваю, ставя миску на столик возле дивана.
— Мы можем просто поговорить?
— Не в темноте и не тогда, когда ты в нижнем белье.
Он смотрит на меня долгим взглядом, потом встаёт и надевает брюки. Я сразу же начинаю жалеть о сказанном, но никогда в этом не признаюсь. Он садится обратно на диван, и я осторожно присаживаюсь рядом.
Кажется, я знаю, о чём пойдёт речь, но всё равно спрашиваю:
— О чём ты хочешь поговорить?
— Мне восемнадцать, — говорит он просто.
— Нет.
— Ты даже не знаешь, что я собираюсь сказать.
— Нет, думаю, знаю. Четыре месяца, Роберт. Мы сможем подождать четыре месяца.
— Прошлым вечером по пути домой я заезжал на кладбище.
Я делаю глубокий вдох и мысленно отвешиваю себе хороший подзатыльник за забывчивость: его отца похоронили меньше суток назад. Чувствую себя последней сволочью.
— Ты в порядке? — спрашиваю.
Он пожимает плечами и сводит брови на переносице.
— Не знаю, почему я туда поехал. Я просто пытаюсь что-то к нему почувствовать. Не злость, не боль, ни что-то подобное. Утрату, что ли. Хотел бы я сказать, что мне будет его не хватать, но... — Роберт качает головой. — У меня такое чувство, что всю жизнь у меня обманом забирали то, что должно было принадлежать мне. Вот что меня бесит. Я попробовал вспомнить, когда отец в последний раз прикасался ко мне, когда вообще кто-либо прикасался ко мне, искренне. Обычно так делала мама. А потом у меня начались подростковые заморочки и она, скажем так, уделяла им слишком много внимания. Мне кажется, что она до сих пор боится меня даже обнять. Это моя вина, но, Эндрю, мне этого не хватает. Знаешь, мне настолько этого не хватает, что иногда даже больно.
«Знаю. Я знаю», — хочется мне сказать, но, молчу, позволяя ему говорить дальше. И он говорит с откровенностью, которая вызывает душевную боль и заставляет моё сердце обливаться слезами.
— Я хочу ощущать прикосновения. Что в этом плохого? Я хочу, чтобы меня обнимали и прикасались ко мне. Я хочу знать, что меня любят. Я хочу чувствовать это кожей, — он смотрит на потолок и выдыхает, а потом снова встречается со мной взглядом: — Но никто больше ко мне не прикасается. Даже, когда у меня температура. Мама теперь просто вручает мне термометр, — он опускает взгляд вниз и его уши краснеют. — Даже ты, когда целуешь, не прикасаешься ко мне. Будто я прокажённый. У меня с трудом получается держать руки при себе, но похоже, у тебя всё по-другому...
Он и не представляет, что делает со мной, что делает со мной прямо сейчас. Мне хочется, чтобы он почувствовал себя лучше, начал улыбаться, повеселел. Поэтому я, улыбаясь, говорю.
— И почему у меня такое чувство, что мною искусно манипулируют? — говорю в шутку. Но мои слова звучат глупо и невпопад, и я сразу же жалею о сказанном.
Роберт становится вялым, а на лице появляется усталость и разочарование.
— Так вот что ты думаешь? — говорит он.
Нет. Да. Не знаю. За любой манипуляцией всегда стоят тёмные намерения, но в Роберте я вижу только свет. Я уже и так ему уступил, Бог тому свидетель.
Он резко встаёт и пока до меня доходит, куда он направляется, Роберт оказывается у двери. Догоняю его, когда он уже поворачивает замок и берётся за ручку. Блокирую дверь рукой, не давая её открыть:
— Роберт...
Он прижимается лбом к двери:
— Дай мне уйти.
— Не могу, — поднимаю свободную руку и осторожно глажу его затылок. — Я не это имел в виду. Я считал, что ты чувствуешь меня лучше. Хочешь знать, что я думаю на самом деле? Я думаю, что ты распахнул мне своё сердце и заставил меня открыться тебе. Я думаю, что, начав прикасаться к тебе, я не смогу остановиться. Я думаю, что мне не хочется, чтобы ты уходил, но я боюсь того, что случится, если ты останешься.