С каждым звуком Джо-Джо становится всё более несчастным и скоро начинает вопить.
Да и Патрик выглядит очень рассерженным. Он возбуждённо разводит руки в стороны и роняет свою блокфлейту на пол. Неожиданно он вскакивает и пытается закрыть мой рот ладонью. У Патрика проблемы с мелкой моторикой — он промазывает и попадает мне прямо в глаз, выбивая контактную линзу.
— Ба.
— Патрик! — Мисс Момин выскакивает из-за спины Джо-Джо, хватает Патрика за конвульсивно дёргающиеся руки и усаживает обратно на стул.
— Роберт, ты в порядке?
Кажется, я поцарапал роговицу, но в остальном, я в порядке. Я извиняюсь и иду в туалет вставить контактную линзу обратно. Вернувшись, понимаю, что Патрик дуется. Я сажусь на своё место.
Мисс Момин улыбается мне и пожимает плечами:
— Им не нравятся перемены, — говорит она.
Понял. Я внимательно осматриваю своих подчинённых.
— Ладно, ребята. У меня отличная идея. Как насчёт сыграть «У Мэри был барашек»?
Патрик лучезарно улыбается. С нескольких попыток ему наконец удаётся вставить мундштук в рот, и он улыбается с чувством полного удовлетворения.
Мисс Момин помогает Софи. Джо-Джо хватает свою блокфлейту, сопит и качается туда-сюда. Я поднимаю его руки так, чтобы мундштук попал в рот. Он напоминает игрушечного робота: как расположишь его руки, так он и будет их держать, пока кто-нибудь не изменит их положение.
— На счёт «три». Готовы? — я улыбаюсь. Вполне. — Раз. Два. Три.
Гул, издаваемый блокфлейтами, даже близко не напоминает «У Мэри был барашек». Но это не важно. Я постепенно играю громче — хочу, чтобы они слышали мелодию и верили, что это они так играют.
Песню мы проигрываем, может, раз десять-двенадцать. И каждый раз я всех поздравляю. После каждого исполнения Патрик встаёт и делает беспорядочные резкие движения. Это потому, что он счастлив. Он испытывает какой-то особый вид счастья, настолько чистого и простого, что оно разбивает мне сердце. Я вряд ли когда-нибудь был так счастлив, по крайней мере, я этого не помню. Софи продолжает пялиться в пустоту, но она играла. Я слышал, а это уже победа. Джо-Джо теперь смеётся. Его смех — это один из самых приятных слышимых мною когда-либо звуков, и я не могу не улыбаться ему в ответ.
Иногда по окончанию занятий мне не хочется с ними прощаться. Сегодня я чувствую это особенно остро.
Вернувшись домой, я вступаю в это, хотя не знаю, во что именно. На первый взгляд — вроде, яблочный сок, собравшийся лужицами в канавках между кафельными плитками на кухне. Но с таким же успехом это может быть и моча. На самом деле я не хочу знать. Достаю несколько бумажных полотенец и сканирую взглядом кухню: в раковине на горе немытой посуды лежит промокшая вафля, пакет молока греется на кухонном столе рядом с открытой банкой арахисового масла с торчащим из неё ножом, дверь холодильника открыта.
Закрываю холодильник и нагибаюсь вытереть пол, когда вижу несущегося ко мне через всю гостиную Ноа.
— Лобелт! — пищит он и я понимаю, что он напуган. — Тёте Уитни нужна помощь.
Он хватает меня за руку и тянет в сторону родительской спальни. Я бросаю бумажные полотенца на кухонный стол и с чувством страха иду за Ноа.
В коридоре вижуФрэнни — ей двенадцать, и она старшая среди моих двоюродных братьев и сестёр. Она с побелевшим лицом прижимается к стенке, и я в страхе думаю, какой ужас нас там ждёт. В изножье кровати сидят, тесно прижавшись, близнецы — Мэтью и Марк. При моём появлении они поднимают на меня полные слёз и надежды глаза.
— Роберт, это ты? — кричит тётя Уитни из ванной.
Я чувствую, что в ванной случилось что-то ужасное, и внутренний голос кричит: «Я не хочу быть частью этого!». Но выясняется, что всё не так плохо. Отец сидит на полу душевой, опираясь на спинку пластикового стула, склонив лоб на изгиб руки, глаза закрыты. На колени наброшено полотенце.
— Ты где был? — спрашивает требовательно тётя Уитни.
— Пап, ты в порядке?
— Он съехал со своего стула в душе, — говорит тётя, входя в кабинку с отцом и хватая его за голые плечи. — Убери стул и помоги мне его поднять.
— Где мама?
Она внезапно поворачивается ко мне, и я испуганно вздрагиваю.
— Я не знаю, куда ушла твоя мама. Но она, чёрт побери, не там, где должна быть. Твой папа здесь, на полу душа, уже двадцать минут.
Прижимаясь к дальней стенке душа, поднимаю стул над головами тёти и отца и закипаю от несправедливости сказанных слов. Она не имеет права критиковать маму. Мама заботилась об отце все эти годы: когда из-за приступов он не смог водить машину, возила его везде, куда он хотел, сопровождала его во время бесконечных походов к докторам и на МРТ, ходила за лекарствами. Это она поддерживала семью, потому что он не мог. Это она платила по счетам и заботилась обо мне и о доме, потому что он не мог. Это она была тем, кто удерживал семью вместе, но я ни разу не слышал от них слов в благодарность маме или в её защиту. Как будто она — наёмный работник.