— Роберт, он не выживет.
— Нет. Он... если мы.. о, Боже... ветеринар... они могут его спасти, — в его голосе звучит отчаяние, он заикается через слово.
— Они не смогут его спасти.
Пёс громко выдыхает и замирает.
Роберт быстро поднимается на ноги и его рвёт в траву на обочине дороги. Пока он отплёвывается и прочищает рот, я поддерживаю его за плечи. А потом Роберт начинает плакать:
— Я сбил его ненарочно. Он просто появился. Из ниоткуда. Я не смог остановиться.
— Я знаю, — говорю я, гладя его сзади по шее. — Ты ничего не смог бы сделать.
— Я не смог остановиться, — шепчет он. — Нам нужно его сдвинуть.
Вот это тяжёлая задачка. Потому что, чтобы сдвинуть этого пса, понадобиться лопата. А я более чем уверен, что вряд она найдётся в багажнике Роберта. Нам не остаётся ничего другого, кроме как оставить животное лежать на дороге. Служащие округа очистят здесь всё. Для них это обычное дело. Иначе улицы были бы застелены трупами белок, броненосцев, опоссумов и случайных домашних животных. Когда мы доберемся обратно, я позвоню им и назову место происшествия, но прямо сейчас мне нужно забрать с дороги Роберта.
— Мы не сможем убрать его, — говорю я мягко.
— Мы должны его убрать, — говорит он, икая. — Если мы его не уберём... — он не заканчивает фразу и утирает глаза рукой. У меня в голове крутится одна и та же картинка, как наша машина переезжает собаку. Знаю, что Роберт видит то же самое.
С дороги сворачивает машина и останавливается за нами. Роберт поворачивается к ней спиной и, спотыкаясь, идёт к своей машине.
Из окна чужого автомобиля выглядывает подросток:
— Вам нужна помощь?
Мне он не знаком, и я отчаянно надеюсь, что он нас тоже не знает. Темнота нам в помощь.
— Нет. С нами всё в порядке. Спасибо.
— Мёртвая собака. Вот хрень, — говорит он, потом выруливает на дорогу и быстро уезжает.
Роберт ссунулся с пассажирского сиденья вниз и теперь сидит в траве, наклонившись вперёд. Его плечи трясутся. Я присаживаюсь перед ним на корточки:
— Нам нужно ехать, Роберт. Опасно сидеть на краю дороге вот так.
— Я не могу его оставить. Он же кому-то принадлежит.
— Ну, хорошо, я заберу его ошейник, позвоню его владельцу и расскажу, что случилось. Он приедет за псом, хорошо?
Роберт прячет лицо в угол локтя и его плечи снова трясёт.
— Он выбежал на дорогу прямо перед машиной, — говорит Роберт тихо и по голосу слышно, что он страдает.
Глажу рукой его затылок, а потом возвращаюсь к мёртвому псу. Сейчас я больше переживаю, что кто-то наберёт скорость и точно также размажет нас по дороге. Нащупываю и расстёгиваю пряжку на собачьем ошейнике. На тяжёлом нейлоне качается бирка в виде собачей кости. Снимаю ошейник. Мои руки становятся мокрыми от крови. Вытираю их о траву, а потом нахожу листья, чтобы завернуть ошейник. Бросаю его в багажник.
Роберт всё ещё плачет. Мне кажется, что его плач похож больше на очищение, когда внутри вскрылся какой-то гнойник. Подозреваю, что причина слёз кроется не только в сбитом псе.
— Вставай, — говорю я и поднимаю его на ноги. Он падает ко мне в объятия. Какую-то минуту я удерживаю его, а потом усаживаю на пассажирское сиденье. В течение оставшейся пары километров до парковки Роберт постоянно вытирает лицо рукавом, а потом вообще прячет лицо в воротник. Он смотрит в боковое окно. Кажется, он смущён, но не может перестать плакать.
Время приближается к полуночи и четвёртый этаж гаража заметно опустел. Заезжаю на место рядом со своей машиной и глушу двигатель. На этаже осталось ещё три машины. Выхожу и считываю с ошейника номер телефона.
Одной рукой я придерживаю Роберта, другой набираю номер. С облегчением слышу голос мужчины. Мне совсем не хочется говорить ребёнку, что мы только что убили его собаку. Я рассказываю, что случилось, называю место и говорю, что нам очень жаль. Он спрашивает, всё ли с нами в порядке, и я отвечаю утвердительно. Но думаю, что всё это очень относительно, потому Роберт сейчас далеко не в порядке.
Опускаю телефон и прижимаю его к себе чуть покрепче. И он почему-то начинает плакать сильнее.
Глава 34
Роберт
Этим утром машу маме рукой — она направляется в «Гудвил» на машине, в которой багажник забит одеждой отца.
Солнце усиленно пытается прогреть февральский воздух, но кожа на руках местами всё же покрывается мурашками. Хочу впитать в себя тепло всем телом и, сидя на стуле в саду, вытягиваю ноги. После вчерашних слёз болят глаза. На секунду вспоминаю пса, который сейчас счастливо чавкал бы где-то свой корм, если бы меня вчера не было на той дороге. Я ничего не могу поделать, чтобы исправить случившееся. Смотрю в небо, шепчу: «Прости», а потом мысленно возвращаюсь к Эндрю и к тому, как он мило заботился обо мне после инцидента. Кажется, я отдал бы вчера что угодно, только чтобы уснуть в его объятиях.