— Вновь вы явились затемно, государь уж обыскался, — проговорила подошедшая женщина, — А это кто?
— Бедное дитя, потерявшее дом, кормилица, — ответил за меня мужчина, — Накорми и обогрей девицу, будь добра.
— Бедняжка, — на круглом лице женщины появилось сочувственное выражение, — Идем со мной.
Взяв меня за руку она очень быстро, с учетом своего довольно грузного телосложения, повела меня в одно из жилищ. В тусклом свете горящей в углу лучины, я разглядела деревянные скамейки, стол и деревянную же кухонную утварь на полках вдоль стен. Пол был земляным. Комната, в которую мы зашли, была вероятно, чьей-то спальней – пара деревянных кроватей занимала почти все ее небольшое, также освещенное лучиной, пространство.
— Тебе нужна целая рубашка, девица, — проговорила она и вышла. Пару минут спустя, женщина вернулась, держа в руках длинное льняное платье с вышивкой у ворота, пару кусков ткани, пояс и плетеные лапти, похожие нате, что продаются сейчас в сувенирных киосках на Андреевском спуске. Продаются? Будут продаваться? Отдавая вещи, она окинула меня внимательным взглядом, остановившемся на, к счастью, изрядно пострадавших конверсах – почти единственном, что не было скрыто длинным плащом Стаслава. Вот блин!
— Что это за лапти на тебе?
— Их папенька привез из-за моря, — стараясь убрать дрожь из голоса, сделала попытку выкрутиться я.
— Ни в жизнь таких не видала, — всплеснула руками женщина.
— Я тоже, — прошептала я, — И это все, что осталось у меня в память о папеньке, — всхлипнуть труда не составило.
— Его нет в живых, дитя? – отвлекшись от рассматривания конверсов, сочувственно спросила женщина.
— Да, — прошептала я, — Никого из моего рода нынче нет в живых.
— Не плачь, девица. Слезами горю не помочь. На вот, оденься-ка. А после, к столу пожалуй.
Сказав это, женщина вышла. Дрожащими руками я принялась торопливо избавляться от лохмотьев, в которые превратилась моя одежда. Те уроды сами того не желая оказали мне услугу почти уничтожив ее. Будь это иначе Стаславу стало б интересно, откуда на мне невиданные в этом времени вещи, вроде джинсов. Непостижимо, но я умудрилась не разбить и не потерять телефон. Зарядка почти полная. Еще бы – связи-то нет, значит ловить ее незачем. Я отключила его, чтоб сберечь заряд. Зачем? Быть может, светящийся экран стал для меня чем-то вроде частицы дома, надежды вернуться. Освободившись от одежды, я надела платье. Широкое и свободное, доходящее почти до ступней. Невольно я залюбовалась искусной вышивкой – в моем времени бывали великолепные узоры, но они и в подметки не годились этому. Красные нити переплетались, образовывая причудливый узор. Затем я обернула пояс вокруг талии и потянулась к лаптям, решив все же снять конверсы – незачем привлекать внимание. Куски ткани должны были служить, вероятно, чем-то вроде портянок. Очень неумело я обернула их вокруг ступней и надела лапти, оказавшиеся даже чуть больше, чем нужно. От подранной одежды следует быстрее избавиться, а телефон и мелочи я засунула в конверсы, затолкав те под кровать поближе к стене. Взгляд упал на плащ, лежащий на кровати. Осторожно взяв в руки, я аккуратно сложила его, приказав себе не забыть, при случае, отдать хозяину. Что ж, пришло время «пожаловать к столу», что я и сделала. Время ужина, очевидно, давно прошло, потому на кухне кроме нас не было ни души.
— Как звать-то, то тебя, девица? – поставив передо мной глиняное блюдо с дымящейся кашей, тип которой я не смогла определить, спросила женщина.
— Элина, — и встретив ее удивленный взгляд, призвав на помощь все, что могла припомнить из истории Руси, рискнула добавить — Элина из рода Островских. Я прибыла из Южных земель.
— Не бывала я на тиверских землях, сродни многим из нас, — проговорила женщина, — Дивные имена дают тамошние.
Я едва сумела подавить смех. Кое-что неизменно, вероятно, во все времена. И этим чем-то оказалось удивление от моего крайне редкого имени. Не смотря на то, что я родилась в обычной украинской семье, имя мне дали греческое – дань маминой любви к этой стране и ее мифологии. Мама…. Каково сейчас ей, Алене, Олегу, Кате и Косте? С чем они свяжут мое исчезновение, какую боль испытают, если я не смогу вернуться? Проглотив подкативший к горлу ком, я зачерпнула большой ложкой немного каши. Овсянка! Вот только зерна очень крупные, от того я не сразу ее узнала. Не смотря на то, что я не очень ее люблю, сейчас каша показалась мне вкуснейшей. Опустошив тарелку, я глотнула воды, налитой в почти такую же миску, как каша.