- Здесь по-другому: тоже по литру всем, но кроме меня.
Вот попал, так попал! - думал я, имея в виду «Норильск». - Всяк норовит уколоть побольнее. Ну, Селиверстович, удружил!
Игорь все прочитал по моим глазам:
- Есть у меня почти полный флакон «Шипра». Может быть, принести?
- Он еще спрашивает! Только смотри, чтобы никто не заметил! А а лучше... лучше я тебя здесь подожду.
- Ты что, на обед не идешь?
Меня чуть не вывернуло. Я сплюнул вдруг ставшую пресной слюну и, задыхаясь, выдавил:
- Не говори при мне этого слова.
С флаконом в кармане жить стало немного легче. Ты, вроде, еще не выпил, но можешь в любой момент, есть у тебя впереди хоть какая-то перспектива.
Четыре кусочка сахара я стрельнул в каюте у повара. У него же спросил:
- Слышь? А спирт тяжелей, или легче воды?
- Кажется, легче, а что?
- Да так, ничего...
Шансы были не велики. Но если вода тяжелее спирта, а нас еще не штивало, почему б не попробовать?
Переодевшись в робу, я нашел пустой деревянный ящик от гиросферы и поставил в него литровую банку с крышкой. Туда же положил сахарок и пластмассовый кембрик. Кружку, «фунфырик» и ключ «на семнадцать» рассовал по карманам. Так, чтоб ничего не звенело.
В шахте было прохладно и тихо. Мерно всхлипывала лампочка эхолота. Я быстро «накрыл на стол». Все, что было в зеленом флаконе, выцедил в кружку. Одеколон - тот же спирт, и пить его нужно умеючи, лучше - не разбавляя. Сначала глубоких вдох, за вдохом десяток глотков, мелких и частых - и сразу же - долгий выдох. На следующем вдохе можно закусывать сахаром, или «занюхивать мануфактурой» - кто как привык.
Весь «золотой запас» я вылакал в два присеста. Потихонечку забрало. Кайф от этого пойла тяжелый и мутный. А куда бечь? - это все-таки лучше, чем совсем ничего. Первый раз за сегодняшний день, я закурил. Спасибо хотя бы на это.
Крышка люка была «расхожена» и открылась почти бесшумно. Внизу была длинная вертикальная лестница, ведущая к днищу судна, а рядом - система приводов поворота и спуска сонара. Я прислушался. Судя по звуку, вибратор работал хреново, с заметными перебоями. Как сердце с хорошего бодуна.
Под широкой железной пробкой плескалась заветная влага. Я сделал четыре полноценных глотка и пустил ее самотеком. В банке запенилась мутная жидкость с хлопьями ржавчины. Но градус в ней был и, честно скажу, неплохой градус! Примерно такой, как у «Стрелецкой».
Толцыте, мужики и обрящете. И отверзется вам от щедрот!
Брянский жил напротив меня: чуть вправо - и дальше, наискосок. Оттуда, как раз, выносили стармеха. Он был уже на бровях. В капитанской каюте стоял «гай-гуй». Отмечали отход, как положено в «зоне трезвости». Громко играла музыка. Алла Борисовна Пугачева пела про «седого погромщика». Было грустно. В душе росло смутное подозрение, что эти счастливые люди пьют за мое здоровье.
Я ввалился в радиорубку, включил передатчик и взял чистый бланк. На бумагу легли стандартные строчки служебной радиограммы: «Мурманск АРКС диспетчеру = Вышли Кольского. Следуем район промысла. Связь открыл».
Дальше должна быть подпись. И тут, я с ужасом обнаружил, что, напрочь забыл фамилию капитана. То, что «ский», помнил наверняка, а как дальше? Попробовал ему позвонить - трубку никто не брал. Сходил, постучался в дверь. Мне оттуда сказали:
- Свободен!
Это ж надо, допился! И фамилия, вроде, простая... какой-то, вроде бы, лес, воспетый в народных песнях? Точно, какой-то лес! Там еще водятся волки.
Ничтоже сумняшеся, я дописал на бланке: «КМ (Капитан) Тамбовский».
Так телеграммку и «запулил».
Покончив с делами, я заглянул на мостик.
- Ты как? - вежливо справился вахтенный штурман.
- На десять процентов уже человек.
- Отходи! Послезавтра будем на промысле.
Перо самописца уверенно жгло бумагу, отражая рельеф дна. Я коснулся запястьем «стола». Шибануло, но очень слабо. М-да, сигнальчик-то никакой! Даже лампочка еле «плямкает»... ничего, завтра починим.
В каюте я закрылся на ключ, достал заветную банку, пропустил содержимое через фильтр. После двойной очистки, жидкость облагородилась до светло-коньячного цвета.
Кто-то ломился в дверь, матерился голосом капитана, но я не открыл, а тоже сказал:
- Свободен!
Чего волноваться, если боцман заранее все укрепил?
Я выжрал все до глотка, но уснуть долго не мог. Сначала в башку стучались стихи: пара матерных и небольшое цивильное. Потом меня обуяли мечты. Я представил, как сегодня же брошу пить. А потом «отбомблю» положенный срок на этой вот, сраной коробке. И будет мне заслуженный отпуск за три беспросветных года! И приеду я в город Архангельск: в новых джинсах и кожаном пиджаке. И в доме, что напротив тюрьмы, мне позволят увидеться с дочкой. И случится такое чудо, что ее от меня прятать не станут и никто не будет кричать, что мои появления раз в году ребенка травмируют, что она после встречи со мной, ночами не спит, что пора бы одуматься, все простить и вернуться в семью...