Что за хату выручил — за похороны заплатил. И всё-то его богатство — десять пальцев, с этими помощниками и отправился он работу по свету искать.
Вот дошёл он до перекрёстка, в какую сторону сворачивать, не знает. Сиротский хлеб везде горек. Постоял-постоял и надумал в город Ополье идти. Там князь, говорят, богатый.
У князей да графов, известно, полей, пастбищ, лугов столько, что ни за день, ни за два не обойдёшь, а волов, овец, коз, гончих псов — не счесть! Вот и нужны им пахари, пастухи да псари.
«Авось и для меня там работа найдётся», — решил Павел и свернул на дорогу, что в Ополье вела.
Долго ли, коротко ли он шёл и в высокую стену городскую упёрся.
Повезло ему. Нанялся он в подпаски, овец с ягнятами пасти.
На другой день, чуть только солнышко взошло, вывел его старый пастух на луговину, что к густому тёмному лесу спускалась, и говорит:
— Паси овец на лугу, до самой речки гоняй, а в лес смотри не пускай.
— Почему? — спрашивает Павел.
Нахмурился пастух, на лес с опаской поглядел и говорит:
— В лесу три великана живут. Меньшо́й до верхушки мачтовой ели рукой достаёт. Старшо́му самая высокая сосна по пояс. Нас, людей, великаны лютой ненавистью ненавидят. Увидят в лесу овец, поймают тебя и вместе с овцами, как букашек, растопчут — и следа не останется. Смотри в лес не ходи!
Вот высохла роса, и погнал Павел овец на пастбище. И, как пастух велел, в лес не заходит, по краешку пасёт. В лесу трава — по пояс, сочная, густая, а на пастбище — чахлая, солнцем выжженная, скотом вытоптанная. А под соснами — земляники, будто кто полное лукошко красных бус рассыпал.
День проходит, другой…
Пасёт Павел овец на лугу, но трава сочная и земляника красная так и манят его в лес. Вот и думает он: «Далеко в лес овец не погоню, а с краю, на опушке пускай себе попасутся, сочной травы вволю поедят. А я земляникой полакомлюсь».
Погнал он своё стадо в лес. Овцы сочной травы вволю наелись, даже бока у них раздулись.
Стало солнце к закату клониться, Павел стадо в овчарню пригнал, а старый пастух и говорит:
— Уж не в лесу ли ты, сынок, овец пас? Больно бока у них круглые.
— Да нет… — не признаётся Павел. — В низине пас, возле речки.
Один раз сошло с рук, осмелел подпасок и перестал густого леса бояться. Каждый день пасёт там овец, каждый день всё дальше и дальше в лес заходит. И ни разу великанов не повстречал, а овцы возвращаются вечером, словно бочки, толстые.
«Небось выдумал старик про великанов. — думает крестьянский сын. — Неделю уже по лесу хожу, а о них ни слуху ни духу».
И осмелел подпасок ещё больше.
Проходит неделя, другая…
Вот зашёл он как-то со своими овечками подальше в лес. А там на поляне старый дуб растёт, вершиной в облака упирается, корни на сто вёрст в земле раскинул, ветками красное солнце закрывает. Зашелестит листьями — по лесу шум идёт, будто море разбушевалось.
Овцы вокруг дуба пасутся, а Павел в тени сидит и горстями землянику ест. Вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер, дуб ветвями закачал, листьями зашелестел, словно песню запел.
Заслушался Павел. А шелест и впрямь в слова складывается, в песню выливается:
Павла холодный пот прошиб. Значит, старый пастух не выдумал про великанов!
Глянул он направо, глянул налево и поскорей овец из леса погнал.
«Надо тёмной, безлунной ночки дождаться», — подумал подпасок и стал ждать.
А ждать пришлось долго: на небе ярко светила полная луна. Но вот стала она всходить всё позже и позже и, как серебряный шар, медленно перекатывалась с востока на запад. Наконец она начала худеть. Вот пропал у неё правый бок, словно его кто откусил. Худела-худела луна и превратилась в тоненький серпик, а потом и вовсе исчезла.
Высоко на небе мерцают звёзды, а на земле темно.
«Пора», — решил подпасок, выскользнул потихоньку из овчарни и к тёмному лесу зашагал.
По знакомой дороге, по открытой луговине шагал смело, а в лес вошёл, боязно стало. Каждое дерево притаившимся великаном кажется. Съёжился Павел, от пенька к пеньку крадётся, а у самого душа в пятки ушла… Что это — ель или нога злого великана? А это — корень из земли торчит или пудовый сапожище, который поднимется, и раздавит его, как букашку?
В лесу темно и тихо, будто всё вымерло, будто никогда солнце не взойдёт.
Сердце у Павла колотится — вот-вот из груди выскочит, ноги подгибаются, а он крадётся, за деревья хоронится. Весь в испарине добрался Павел до старого дуба, что одиноко посреди поляны рос.
И тут страх как рукой сняло. Словно дуб заступится за него, в обиду не даст. Выпрямился Павел, на руки поплевал и давай землю копать. Работа спорится. Видно, дуб корни в бок убирает, чтобы не мешали.
Выкопал Павел яму глубиной в пол человеческого роста, смотрит — сверкнуло что-то. Копнул раз-другой — из-под земли рукоять меча показалась.
Ухватился за неё Павел двумя руками, ногами в землю упёрся, поднатужился и вытащил огненный меч.
В лесу светло сделалось, будто солнышко выглянуло. Золотыми колоннами заблистали стволы деревьев. Кусты алым пламенем вспыхнули, листья осины затрепетали, замерцали, будто золотой дождь пошёл. А старый дуб закачал ветвями и тихо зашелестел:
Павел прикрыл меч полой сермяги и к опушке заторопился. Не узнать парня: идёт, не гнётся, не спотыкается. Смело вокруг поглядывает да покрикивает дерзко:
— Ну-ка выходи, силой хочу с тобой помериться!
Меч сквозь дырки светит, и по земле за Павлом золотая дорожка бежит.
На другой день пригнал Павел овец на поляну. Под дубом сидит, меч в руке крепко сжимает и по сторонам озирается.