Поглядел управитель на его рваную сермягу и молвил:
— Твоя правда, пастух! Не годится в панские покои в лохмотьях идти.
Дали Всемилу кафтан тонкого сукна, пояс широкий, сапоги с подковками да шляпу с павлиньими перьями.
Искупался Всемил в речке, панский брадобрей ему волосы подстриг, подровнял. А как надел он нарядный кафтан, на кухне так и ахнули: молодец молодцом, прямо не узнаешь!
В трапезной гости за столами посиживают, едят, пьют, веселятся.
— Позвать пастуха! — приказал кастелян.
Входит Всемил — статен, пригож. Такого тут сроду не видывали.
Панны глаз с него не сводят, вздыхают, на дочку кастеляна с завистью поглядывают, и каждая про себя думает: «Вот бы мне такой красавец в мужья достался, не посмотрела бы я, что он пастух…»
Дочка кастеляна вздохнула горестно и шепчет:
— Уж больно мешок-то велик!
Встал Всемил, где ему велели, перед ним мешок на распорках повесили, и начал он сказки сказывать.
Рассказывает разные были-небылицы, сказания да предания, что в татарской неволе у костра наслушался.
Одна сказка страшней другой, одна другой диковинней и забавней.
Вот говорит он час целый. Заслушались гости, есть-пить перестали, мыслями в дикие степи перенеслись. Чудится им, будто они на диких конях скачут, в кибитках на голой земле спят, из луков стреляют.
Сколько на белом свете чудес!
Панна отцу подмигивает, знаки делает: загляни, мол, в мешок, много ли он наговорил.
Заглянул кастелян в мешок и только рукой махнул:
— Мало! Ещё дно просвечивает.
Тут Всемил говорит:
— Хватит этих ужасов да страхов! Расскажу-ка я вам весёлую историю. Вот сижу я как-то раз на лугу и зайцев пасу. Глядь — прямо ко мне бедняк на кляче трусит. Кафтан на нём старый-престарый, молью траченный, вместо седла — дерюга, вместо стремян — прясла.
И был тот бедняк как две капли воды на нашего пана похож.
Глаза точь-в-точь как у нашего пана, серые, волосы, как у нашего пана, седые…
Кастелян забеспокоился, на скамейке заёрзал. «Что он болтает? Вдруг гости догадаются?»
— Попросил у меня бедняк зайца, а я ему и говорю…
Кастеляна холодный пот прошиб. «Сейчас проболтается, что я пса в нос поцеловал».
Не вытерпел тут кастелян, к мешку подбежал и как закричит:
— Хватит! Хватит! Полон уже мешок!
А дочка ему вторит:
— С верхом! Сказки высыпаются.
Вот как стал Всемил зятем знатного пана кастеляна.
Тремил
Далеко-далеко, там, где гряда отвесных скал высится, а вокруг дремучий лес шумит, есть пещеры глубокие. И в трёх самых глубоких три отшельника жили, три мудреца.
Вдали от суеты людской, от песен да пляса слушали они, как трава растёт, следили, как луна по небу ходит, и учёные книги писали.
Лес их грибами и ягодами кормил, ручьи поили студёной водой, а ворон поднебесный из селений хлеб приносил.
Вот однажды идут три отшельника лесом и слышат — кто-то пищит в кустах. Раздвинули ветки, смотрят — на земле мальчонка лежит, кулачок в рот засунул, сосет и плачет. Знать, есть хочет.
Один отшельник поднял ребёнка с земли, другой укрыл полой плаща, третий призадумался, чем бы его накормить. Ведь его, как ягнёнка или новорождённого зайчонка, молоком поить нужно. А где в лесу молоко взять? Жалеют отшельники мальчонку, озираются беспомощно, а младенец плачет-заливается.
Тот отшельник, который за солнцем, луной и звёздами наблюдал, поднял кверху лицо и воскликнул:
— Помоги нам, солнце золотое в небе высоком!
Второй отшельник, который все травы знал, цветы и деревья, обернулся лицом к лесу и воскликнул:
— Помоги нам, зелёный лес!
А третий — друг лесного зверья и птах небесных — воскликнул:
— Приди, мать звериная, накорми человеческого детёныша!
И солнце выглянуло из-за туч и позолотило поляну, зашелестели, расступились бересклет, барбарис и дрок, и серна вышла из чащи зелёной. Вышла, остановилась на солнечной поляне и проговорила человеческим голосом:
— Вот пришла я! Детёныша моего волки загрызли. Вымя у меня полное, покормлю этого мальчика.
Сказала и легла на траву.
Поднёс отшельник младенца к серне, и стал он жадно сосать тёплое молоко. Сосёт и, как котёнок, тихо урчит от удовольствия. Отшельники рядом на траве сидят, гладят серну и радуются.
— Как же мы его назовём? — спросил один.
— Втроём мы его нашли, и всем троим он нам одинаково дорог и мил, — сказал другой.
— Тогда назовём его Тремил, — предложил третий.
На том и порешили и стали звать найдёныша Тремилом.
Дни идут, месяцы, годы…
Растёт мальчик не по дням, а по часам. Серна его не забывает — навещает, детёнышей своих приводит. Тремил бегает с ними, прыгает, резвится.