— Если вы продиктуете мне номер телефона, по которому нужно позвонить, я сам попробую все объяснить тому, кто возьмет трубку. Вы сможете сейчас вспомнить номер?
— Нет, — устало сказала она, отворачиваясь и закрывая глаза. — Я не знаю номера. Я не знаю такого номера, по которому можно было бы позвонить и рассказать обо мне… Такого номера вообще не существует в природе.
— Ну что ж… — сказал он после паузы. — Будем надеяться, что это у вас не бред. Хорошо, лежите.
И человек отошел. Показалось ей или нет, что в его тоне сквозило вежливое равнодушие? И ведь даже не попытался ничего узнать. Просто поменял на голове полотенце и отошел. Но как же это хорошо, как это просто прекрасно, что ей не задают никаких вопросов… И что можно лежать и делать вид, что ничего не произошло, хотя бы на несколько часов отодвинуть страшные мысли о том, что будет дальше… «Не думать, не думать об этом… Я больна, я объявляю перерыв всяким мыслям…»
Когда она очнулась в третий раз, в комнате снова сгущался сумрак. Голова как будто болела меньше. Алина поднесла руку ко лбу, увидела рукав чужой клетчатой рубашки — на ней была надета незнакомая вещь! Это почему-то напугало сильнее, чем все остальное. Она поднялась на кровати, помедлила с минуту, пока отступит накатившая слабость, медленно спустила на пол обе ноги. Встала.
Алина находилась в небольшой, но светлой комнатке обычного деревенского дома. Точно такого, каким его показывают в кино или рисуют в картинках: со старинным комодом в углу, с допотопными слониками на этажерке, цветным половичком-дорожкой у входа, вышитыми салфетками на столе и маленькой книжной полкой в изголовье кровати. Впрочем, дом был не совсем деревенский: Алина сама была родом из деревни, и по непривычной тишине за окном сразу же поняла, что во дворе нет ни собаки, ни скотины. Скорее всего, этот дом стоял на окраине Москвы, один из немногих уцелевших. Выбеленная известкой русская печка занимала чуть ли не треть горницы. В другом конце комнаты Алина заметила неубранную раскладушку. Так вот где спал ее неизвестный хозяин!
«А где он сам? Ушел? Оставил меня одну?! Так уверен, что я ничего не украду, никуда не сбегу? Боже мой! Меня закрыли!!!»
Она метнулась к двери, судорожно толкнула ее обеими руками — и едва не упала, когда дверь легко распахнулась. В комнату потянуло морозным холодом, Алина поспешно захлопнула дверь обратно.
«А где мои вещи?»
Смятое, в высохших грязных потеках, безнадежно испорченное вечернее платье висело, перекинутое через спинку кровати. Рядом, в ногах, лежала шубка, ворс на ней слипся от грязи и талого снега, недавно пушистый белый мех сейчас напоминал шкуру бездомной шелудивой кошки. Вот и Алина — бездомная кошка… Но кто же ее раздевал? И переодел в мягкую фланелевую рубашку, от которой исходит еле слышный аромат мужского парфюма? Рубашка была ей очень велика, доходила до колен. Алина застонала от стыда, стиснув зубы: конечно, это было необходимо, но как жгуче стыдно представить себе, что чьи-то чужие руки расстегивали и снимали с плеч грязное платье, продевали ее руки в рукава рубахи, укладывали в постель, быть может, воровато дотрагивались до самых сокровенных мест… Нет, кто бы ни был ее неизвестный спаситель, нужно уходить отсюда. Ведь, говорят, маньяки тоже сперва ведут себя заботливо, усыпляют внимание жертвы, а потом…
— Вы напрасно встали и уж тем более напрасно стоите босиком. Если ваша простуда перейдет в воспаление легких, это выбьет вас из строя еще на месяц, а то и больше.
Так вот он какой! Высокий и по-медвежьему крупный, во всяком случае, казался крупным сейчас, когда стоял у низкой притолоки с охапкой поленьев. На шапке-ушанке осел иней, такая же белая бахрома пристала к рукавам полушубка — уж не того ли, который Алина видела ночью поверх своего одеяла?
Он сбросил дрова у печки, присел около нее на корточки, открыл заслонку, стал по одному заталкивать поленья. «Ну прямо русский богатырь», — подумала она невольно. Почему-то эта мысль показалась ей знакомой, и человека она как будто видела раньше. «Быть этого не может. Я опять брежу», — подумала она с испугом.
Постояла минуту. Стараясь ступать как можно бесшумнее, снова подошла к кровати, села на нее, в очередной раз испугавшись скрипа, который издавала панцирная сетка.
— Сейчас ужинать будем, — сказал человек, даже не посмотрев в сторону Алины. И снова вышел из комнаты, запустив в приоткрытую дверь белое облачко пара.
Ужин был обычный и тоже почти что деревенский: вареная картошка, колбаса, молоко, хлеб. У Алины совсем не было аппетита, но хозяин насильно наполнил ее тарелку: