Я сидел за синтезатором, машинально перебирая клавиши. После скандала в гостиной все разбрелись по своим комнатам, и тишину дома нарушал лишь я, наигрывая мелодию, которая вот уже несколько дней крутилась у меня в голове. Если ее довести до ума, то из этого могла получиться отличная баллада, но она не вписывалась в стиль нашей группы, и я подумал, что можно было бы включить ее в микстейп, который я планировал выпустить через полгода.
Мои мысли хаотично бродили в голове, не останавливаясь ни на чем конкретном. Я думал об Алекс, о дяде, о друзьях и о завтрашнем позоре. Признаться, это беспокоило меня больше всего. В животе что-то дергалось каждый раз, как я представлял себя склоняющим голову перед придурком Дже Уком. Что, спрашивается, я ему сделал?
Вспоминая то время, я никак не мог найти причину такой ненависти именно ко мне. Он всегда был тихим, забитым мальчишкой. У него не было друзей, и никто из ребят не стремился с ним общаться. Его считали странным, не от мира сего, и посмеивались над его смешными очками и прыщавым лицом. Прыщи конечно же были не у него одного, но почему-то именно Дже Ука мои одноклассники выбрали объектом насмешек. Я никогда не обсуждал его, но не потому, что был очень благородным. Мне просто было наплевать на всех, кроме себя. Я уже тогда готовился пройти прослушивание в агентстве, и мне не было дела до детских игр.
У Дже Ука была привычка щелкать ручкой, когда он нервничал. Однажды на итоговом тесте по математике он так переволновался, что сломал ее. Я, не задумываясь, протянул ему запасную и поймал его пораженный взгляд. Видимо, он был потрясен тем, что кто-то вроде меня помог ему. Не сказать, чтобы я был лидером или заводилой, но почему-то на меня равнялись, некоторые даже пытались подражать, а девчонки заваливали валентинками на День всех влюбленных. Пожалуй, меня можно было назвать популярным, может поэтому после того как я отдал Дже Уку свою ручку, над ним стали меньше смеяться. Словно я снял с него клеймо неудачника.
Я смотрел на свои пальцы, легко касавшиеся клавиш, и копался в памяти, пытаясь уцепиться за воспоминания, которые стали для меня роковыми. И на ум пришел один случай, о котором я совсем забыл…
Я был довольно хорош в спорте и играл в волейбол за нашу школу в соревнованиях за выход на национальное первенство среди школьников средних классов. В тот день как назло заболел один из центральных игроков, и Дже Ука вызвали со скамьи запасных. Он играл неважно, медленно передвигался по площадке, но у него была сильная подача, и тренер с капитаном решили, что это неплохой вариант. Мы поменяли стратегию, но противники были сильны, и счет постоянно перевешивал в их пользу. Нужен был рывок. Я был одним из самых высоких в команде, и мне хорошо удавались атаки возле сетки.
Все устали, шла пятая партия, и счет был тринадцать — четырнадцать не в нашу пользу. Судьба школы висела на волоске, ребята очень нервничали. Не знаю, почему мы придавали такое большое значение этой игре, но тогда мне казалось, что победа — вопрос жизни и смерти.
Последний мяч. Я до сих пор помню, как бешено колотилось сердце, потела спина и дрожали руки. Мощная подача соперника, Дохен принимает хорошо, мяч летит к Дже Уку, и я ору: "Мне! Мне!" Но вместо паса он по какой-то немыслимой причине вдруг решает атаковать сам и… попадает в сетку. У меня звенит в ушах, я чувствую, как кровь молотком стучит в висках и будто вся разом падает в ноги. Мы проиграли… проиграли! Это единственное, что сейчас имеет значение. Ребята бегут к Дже Уку, но я хватаю его за шиворот мокрой от пота футболки и кричу ему в лицо:
— Идиот! Почему ты не отдал мяч мне?!
— Я… я… — лепечет сжавшийся от ужаса пацан и своим жалким видом бесит меня еще больше. Я ненавижу его в этот момент всей душой.
— Из-за тебя мы проиграли! Неудачник! — меня несет, и я не чувствую ничего, кроме ужасной пустоты внутри из-за нашего позорного проигрыша. — Я не буду играть в одной команде с этим уродом!
Это я уже крикнул спешившему к нам тренеру. После этого Дже Ука исключили из команды.
Я всегда презирал слабость. Меня раздражали люди, которые были в чем-то хуже меня. Имея хорошие способности в разных областях и высокий интеллект, я искренне не понимал, как кто-то не может того, что могу я. Наверное они просто не стараются или жалеют себя. Я всегда и во всем стремился к совершенству: в учебе, спорте, танцах, пении или создании музыки. Для меня это было так же естественно, как дышать, есть и спать. Да, я был высокомерен.
И только когда стал стажером в агентстве, я понял, каково это, оказаться на месте Дже Ука. Я впервые услышал критику в свой адрес и был очень удивлен тем, что, оказывается, для кого-то я тоже не идеален. Преподаватели по пению, хореографы и директор Пак совершенно не стеснялись в выражениях. Выходило, что у меня недостаточно сильный голос, нет харизмы и я плох в танцах. Это сильно ударило по моем самолюбию, и какое-то время я чувствовал себя потерянным. Сомневался, стоит ли вообще продолжать. Если бы не мои новые друзья-трэйни, то наверняка я бы сейчас учился в университете, чтобы потом стать офисным работником в какой-нибудь компании. Мне повезло: когда я проявил слабость, которую так ненавидел, меня поддержали. Может быть, те мои слова, брошенные в сердцах, не только нанесли Дже Уку душевную рану, но и еще больше утопили его в собственном отчаянии? Я не только не протянул ему руку помощи, но оттолкнул его еще дальше.