Очень долго мы просто лежим в тишине, ни единого звука, кроме дыхания. Перед тем, как уснуть, я легонько пихаю его коленом в бок, намекая, что меня надо бы развязать. Брайан открывает глаза и смотрит на меня. Я шевелю руками, делая намек прозрачней. Он с улыбкой садится и снимает с меня шарф. Я растираю запястья — им досталось. Брайан внимательно за мной следит, его явно напрягает, что уже начинают проявляться синяки. Он берет сначала одну мою руку, потом другую, подносит к губам, мягко обводит отметины языком, дотошно рассматривает. Потом вздыхает, поднимает на меня взгляд:
— Ты как?
— Все нормально, — киваю я. И улыбаюсь.
Он тоже кивает, встает и уходит в ванную, причем закрывает за собой дверь. А я лежу и думаю, чем он там занимается? Мочится, да и все? Опять зубы чистит? Смотрит на себя в зеркало и размышляет, как его угораздило втюхаться в парня, которого должен был просто взять на работу в художественный отдел? От последнего варианта я улыбаюсь. Именно этим он и занят. И знаю, что он втюхался. Может, это пока ещё не любовь, и может, не так сильно, как я, но это так.
Когда Брайан возвращается в постель, от него пахнет мятой, а в руке тюбик с какой-то мазью. Он садится рядом, снова берет меня за руку и начинает смазывать запястья белым кремом со свежим запахом. Он делает это легкими плавными движениями, стараясь не причинить мне боли, но и не пропустить ничего. От этой нежности у меня сжимается сердце.
Закончив, он относит тюбик, моет руки, но дверь уже не закрывает. А потом гасит свет и ложится рядом. Когда его дыхание выравнивается, я придвигаюсь к нему чуть ближе, поворачиваю голову, почти касаюсь носом его плеча, а ещё чувствую тепло его тела и слышу, как стучит его сердце. Я закрываю глаза.
Всю ночь мне снится, как я лечу.
Два месяца спустя
POV Брайан
Перед тем, как вернуться в кровать, я бросаю взгляд на часы. Пришлось сходить в туалет, пива вчера выпил очень много, что для меня необычно. Без шести шесть. Надо бы идти в душ, чтобы пораньше приехать на работу. Пятницы - паршивые дни, все торопятся доделать работу в последние минуты, и конечно же, каждую хуйню надо согласовать со мной. Заканчивается тем, что я сижу на работе допоздна, а потом приходится ехать в бар, чтобы расслабиться. Немного выпить, немного потрахаться — ну, несколько часиков, может. А перед рассветом рухнуть в постель. Так было, пока у меня имелось хоть какое-то подобие контроля над моей гребаной жизнью. А что теперь? То я распиваю на двоих бутылку красного в угловой кабинке какого-то беспонтового ресторанчика и участвую в эротических, блядь, игрищах под столом; то ещё хуже — обжимаюсь, как подросток, на задних рядах задрипанных театриков. Ну признаю, нравится мне, как у него от вина розовеют щеки, и как он дрожит от волнения, когда думает, что его могут застукать за взаимной дрочкой в зрительном зале. Но что за хуйня творится вообще? Откуда это взялось?
А источник этой локальной катастрофы лежит на моей постели мордой в подушку, сытенько похрапывает. Я его трижды трахнул после возвращения домой из какого-то нового клуба, который ему приспичило посетить. Протанцевал, сука вредная, всю ночь с каким-то мальчиком-латиносом в узеньких джинсах, пока я не уволок его домой за торчащий колом член. Он, блядь, тащится, когда я завожусь, становится так собой доволен. А сейчас он спит, все маски сброшены. И он так похож на ангела, что делается не по себе.
Иногда я смотрю на его юное, без единой морщинки лицо и подростковую фигурку, и невольно ежусь от понимания нашей разницы в возрасте. Дело даже не в цифрах, дело в жизненном опыте. Он бросает какое-нибудь замечание про свою гребаную учебу в колледже или школе, а я понимаю — мы вели совершенно разную жизнь и в разных десятилетиях. Блядь, все, в кровать я уже точно не хочу.
Иду в душ, включаю воду погорячее и позволяю воде унести меня мысленно совсем в другие края.
Я дрочу медленно и плавно, думая о чем угодно, только не о нем.
Тридцать минут спустя я застегиваю запонки, и одна падает на паркет. Джастин просыпается.
— Пора? — бормочет он, потягиваясь. Я смотрю на него в зеркало над плечом моего отражения. Простыня соскальзывает, обнажая его грудь… живот… член. Он ногами сбивает простыню с себя. Как-то чересчур он тут обжился, как у себя дома. Почесывает живот, гладит стояк, снова потягивается, разворачивается, чтобы взглянуть на часы. И когда понимает, сколько времени, возвращается взглядом ко мне.
— Даже для тебя рановато, — он выбирается из постели.
— Вообще-то нет, — бурчу я. Нашелся тут знаток моего распорядка.
— Ещё даже не семь, — по дороге в ванную он оглаживает ладонью мою спину, и у меня в груди что-то вскипает и подступает к горлу. Тепло, напряжение, злость. Я не отбиваю его руку, когда он меня касается. Это так привычно, так знакомо.
Я бросаюсь из ванной, раздраженно топая, хватаю ключи и бумажник. Он нагоняет меня в коридоре, я не успеваю уйти в кухню.
— Что случилось? — у него такие широко открытые невинные глаза, что это просто бесит.
— Ничего, — я знаю, прозвучало раздраженно. Я выхожу из комнаты и захлопываю за собой дверь собственной квартиры.
***
Я сижу на селекторном совещании, когда приходит е-мейл.
“Ты как? Что случилось-то? Мне показалось, ты утром не в себе был. Планы на вечер в силе? Дж.”
Теоретически, в общении ничего плохого нет. Ну а что такого? Сотрудник художественного отдела, которого я, так уж вышло, регулярно трахаю, спрашивает, как у меня дела.
Но я был твердо намерен обидеться.
Не в себе, послушайте его. Никаких, нахуй, не в себе не было! Меня выбешивает, что я уже забыл, когда спокойно просыпался в своей собственной квартире так, как я люблю — в одиночестве!
“Если бы не приходилось делать работу за некомпетентных сотрудников, было бы вообще отлично. Вечером занят.” - отвечаю я.
Сворачиваю совещание, обнаруживаю шесть голосовых сообщений, тут же вижу новое письмо в почте. Заебало это чертово треньканье уведомлений! Убил бы. Особенно отправителя именно этого письма!
“Я думал, мы сегодня пойдем в тот новый итальянский ресторан. Если что-то изменилось, давай в другой раз. Просто держи меня в курсе. Дж.”
Вроде бы все невинно, мы говорили о том, чтобы пойти в этот ресторан. Мы каждую пятницу что-то планируем. Тихие ужины на двоих, дома в постельке до полуночи. Ладно, ебля отличная, я не против, но что это, блядь, за жизнь? Я что тут, женатик? Господи боже, да я не помню даже, когда я в последний раз надирался и трахался часиков до четырех! Такого не было уже несколько месяцев!
Я выждал часик, только тогда ответил.
“Кое-какие дела, увидимся в понедельник”
Наверняка я ухмылялся, когда отправлял это письмо.
Ровно через две секунды дверь моего кабинета распахивается. У Джастина от бешенства горит лицо, глаза готовы дыры прожечь. Я на всякий случай откидываюсь в кресле, сохраняю на компьютере проект, над которым работал все утро, и готовлюсь для отпора — сейчас на меня неминуемо обрушится град нытья и жалоб.
Джастин тихо закрывает дверь, проходит к моему столу и садится на один из стульев перед ним. Поправляет рубашку, смотрит на часы. Гаденыш сегодня расчетлив. Научился держать свои эмоции в узде. Я испытываю какую-то даже гордость за него.
— Слушай сюда, мудак хренов, — он говорит размеренным низким голосом и смотрит, чуть прищурившись. — Я не собираюсь начинать снова эти игры. Повзрослей уже нахуй. Я вообще думал, что это пройденный этап.
Я откидываюсь на кресле ещё ниже, закидываю руки за голову. Моё расслабленное равнодушие его выбешивает.