— Садитесь, — приглашали женщины, — вот, на шкуры, на табуретки.
Но никому не сиделось, все топтались на месте в этой ставшей вдруг тесной избе. Распахнули шубы, скинули шапки, отогреваясь. Пётр Николаевич устало присел на край лавки. Незаметно достал из коробочки таблетку и сунул под язык. Сердце долго ещё отдавало болью в лопатку, но он уже улыбался — какая гора свалилась с плеч! Проснись сейчас ребята, и те суровые, заранее приготовленные слова, которые он собирался им сказать, наверно, так и остались бы невысказанными.
— Надо ехать, — озабоченно сказала наконец Елизавета Прокопьевна, — как бы пурга-то пуще не разыгралась.
— А вы переждите, пока утихнет, — встрепенулись женщины, — места у нас всем хватит.
— Нет, дома нас ждут, — поднялся с лавки Пётр Николаевич. Он тяжело вздохнул: — Эти беглецы весь посёлок всполошили.
— Беглецы? — охнула Тинина мама. — И моя тоже?
Она бросилась к Тине:
— Вставай, дочка! Что ж ты наделала! Вставай!
Тина никак не могла проснуться. Она что-то бормотала, приподнималась с закрытыми глазами, они словно слиплись у неё. Потом открыла их, оглядела всех и снова заснула. Ей, должно быть, казалось, что всё это — тёплая изба, много людей — ей только снится.
Пётр Николаевич подошёл к Тининой маме.
— Не надо, — сказал он, — не будите.
Та с надеждой посмотрела на Петра Николаевича, хотела и не решалась сказать: может, можно дочке остаться, ведь дома-то как все рады будут — малые братишки… Ждут её, спрашивают… И, почувствовав, что Пётр Николаевич понимает её, торопливо заговорила:
— Кабы разрешили ей остаться… Мы бы с отцом привезли её к сроку, верно слово, на собачьей упряжке, как он только с охоты вернётся!
Заскрипела тут, медленно отворилась дверь, и в избу неуклюже ввалились два засыпанных снегом «колобка» — дом рядом, а пурга, как видно, успела как следует с ними наиграться.
«Колобки» остановились у порога, оглядывая из-под надвинутых капюшонов такое множество людей. Увидев Тину, они дружно крикнули что-то вроде «И-a!..» и быстро затопали к ней. Обхватили крепко, ткнулись носами.
У Петра Николаевича опять защемило сердце, крепко, но теперь не от боли, а от другого…
Он так ясно увидел себя мальчишкой, белоголовым, вихрастым, непутёвым… Совсем маленького, оставшегося без матери, — его взяли на воспитание бездетные родственники. Они хорошо относились к нему, даже баловали. Но он знал, что в другой деревне, далеко от них, живут его отец, старшие братья, сестра. Как же тянуло его к ним, они и во сне ему снились! А ездил к ним редко — может быть, раз в год, на праздник. Старый отцовский дом с земляной завалинкой казался ему тогда самым весёлым местом на земле. Там, прямо за сараем, журчала по камешкам речушка, они, ребята, купались в её неглубоких бочажках, прямо руками ловили под камешками пескариков и тут же выпускали на волю. Это было не здесь, в тундре, а за тысячи километров… в его детстве…
— Эх, беглянка ты непутёвая! — пожалел он крепко спящую девочку. — Пусть остаётся.
— К сроку привезём, верно слово, — обрадованно засуетилась Тинина мама.
— А что с этими делать? — показывая на разметавшихся во сне Улю и Саню, спросил водитель.
— У Сани здесь никого нет, — раздумчиво сказал Пётр Николаевич, — его родители на той стороне. Вообще непонятно, зачем он сюда пошёл. Уле до её посёлка на Малой Хете ещё идти и идти… Да нет, разве можно их так оставить?
— Всё ясно, — сказал водитель и подхватил Улю на руки.
Саню взял на руки дядя Вася.
На улице ветер, снег словно подкарауливали, снова ударили в лицо. Саня заворочался.
— А где Чердыш? — всполошился он.
— Чердыш! Чердыш! — стали все звать.
Мальчики побежали за дом.
— Наверно, с подветренной стороны спасается от пурги.
— Черды-ыш!!
Ближний сугроб вдруг зашевелился, и из него показалась сначала собачья морда, потом, энергично встряхиваясь от набившегося в густую шерсть снега, и весь пёс.
В машину Чердыш залез проворно. От мотора шло тепло, и он тут же улёгся в ногах у Сани.
Машина рвалась сквозь пургу. В свете фар — мешанина снега, всё куда-то неслось, закручивалось, то вздымалось вверх, в темноту, то путалось впереди. Казалось, все снежинки, какие есть, слетелись сюда, чтобы попрыгать в ярком свете фар. Смотреть на пургу сквозь ветровое стекло, слушать из машины её то тоскливое, то сердитое насвистывание куда веселее, чем быть у неё в плену. Но скоро от этой снежной путаницы у Сани в глазах всё тоже перепуталось и, привалившись боком к Петру Николаевичу, он уснул.