Ковер медленно всплыл над верхушками деревьев. Мурашка и Зучок в последний раз прокричали:
— До свиданья, дедушка!
И вот скрылась и полянка, и домик, и махавший колпачком улетавшим друзьям дедушка Ротрим. Ковер поднялся повыше. Мурашка и Зучок смотрели вниз — там проплывали знакомые места. Мурашке довольно скоро надоело глазеть по сторонам, и он спросил:
— Килим, а что было дальше? Ну, после того, как Драгош вас спас?
— Что было потом, хотите вы знать? — отозвался ковер. — Ну, слушайте... Привез нас Драгош в самое сердце родного леса, выстроил из камня и дерева небольшой домик. Уходил с дружиной Драгош на подвиги. И оставались мы в домике одни. Но вскоре случилась у нас большая радость — привез Драгош из своего села старого моша Костаке, которому к тому времени исполнилось сто пятнадцать лет. Так и зажили мы вместе. Старый гайдук грелся на солнышке, мастерил из дерева разную мелочь для Иляны — веретенца, прялку, резал ложки из ясеневых чурбачков. Иляна тоже не сидела без дела. Шила рубашки Драгошу и дружине, вышивала пояса, еду готовила.
Подобрала как-то в лесу Иляна маленького ежа: заблудился он и не нашел дороги к своему дому. Иляна отпоила ежика молоком, теплым хлебом накормила. И остался он жить с нами. Дали ему имя Ежишка. Больше всего любил Ежишка танцевать. Возьмет дед Костаке сковородку, начнет постукивать по ней ложкой. Звенит сковородка, а Ежишка встанет на задние лапки, вытянет кверху остренькую мордочку и ну приплясывать! Но хлеба Ежишка даром не ел. Все в доме работали, и он без дела не сидел. Большой мастер был грибы собирать. Только завидит шляпку — разбежится, свернется в клубок и с размаху накалывает гриб на иголки. Наколол три-четыре грибка — и домой. А потом снова в лес. В доме всегда были жареные грибы, а на зиму Иляна обязательно мариновала и солила две-три кадушки.
И у моша Костаке забот прибавилось — надо было Ежишку человеческому языку научить. Так вот и жили мы.
Но такое тогда было время — рядом со счастьем всегда беда ходила. Однажды поздним осенним вечером кто-то слабо постучал в окошко. Выбежала Иляна из хаты, думала — Драгош. Под окошком лежал на земле человек в залитой кровью рубашке. Бросилась к нему Иляна и в слабом лунном свете узнала Георге, дружинника Драгоша.
Приоткрыл с трудом глаза Георге и прошептал едва слышно:
— Там, у Старого Дуба, в засаду попали мы. Я один спасся. Гнаться за мной не стали, видно, думали - раненый, далеко не уйду. Сковали ребятам руки-ноги и приковали железной цепью к дубу, чтоб не ушли. А завтра на казнь поведут их.
Сказал гайдук и закрыл глаза. Умер от раны. Внесли его в хату, положили на широкую лавку.
Заломила руки Иляна, бросилась к деду Костаке.
Долго думал старый гайдук, гневно сдвинув кустистые брови. И сказал:
— Есть выход...
— Ежишка! — позвал мош Костаке.
Из-под кровати выкатился колючий шарик и, развернувшись, подбежал к деду. Взял старый Костаке ежика на руки и спросил:
— Скажи, внучек, а учила тебя мама находить разрыв-траву?
Ежонок кивнул мордочкой.
— Ты слышал, о чем говорили мы сейчас? Только ты сможешь помочь. Сумеешь ли ты сейчас найти разрыв-траву?
Ежонок снова закивал.
— Ну, тогда за дело, — сказал мош Костаке и опустил его на пол.
Скрипнула дверь, выпустив ежа, и снова стало тихо.
— Что за трава понадобилась тебе, дедушка? — тихо спросила Иляна. — Возьму я сейчас топор и пойду на помощь Драгошу. Если умру, то с ним вместе. Все равно мне не жить без него.
— Подожди, девушка. О смерти никогда не поздно подумать. А сейчас о другом надо. Покуда вернется Ежишка, расскажу тебе о разрыв-траве. Как-то в молодости корчевал я старый виноградник. Между старыми кустами попался маленький побег. Ну, думаю, все равно заново сажать виноградник, выкорчую и этот. Размахнулся я тяжелым ломом, и вдруг, едва коснувшись земли, разлетелся железный лом на мелкие кусочки. А молодой побег винограда даже не покачнулся. Удивился я очень, но тут же вспомнил, что рассказывали старики о разрыв-траве. Любой железный запор открывает эта трава, в пыль разносит оковы и цепи. Даже смертельные оковы снимает... Бросился я искать эту травку, да разве найдешь? Ничем не отличается она от другой травы. Так и не нашел.
Один лишь есть способ отыскать разрыв-траву. Из всех зверей только ежи умеют отличать ее от другой травы. Весной надо найти ежиное гнездо и дождаться, пока ежиха-мать отлучится по своим делам. Тут и торопись. Обложи железом гнездо, крепко окрути проволокой загородку, чтоб не могла ежиха пробраться к своим малышам. А вокруг расстели белое полотно и затаись. Прибежит ежиха, потычется мордочкой в железную стенку, обежит кругом — никак не пройти. И опять убежит в лес. Тут и гляди в оба. Вскоре возвратится ежиха, неся во рту травинку. Осторожно поднесет ее к железной загородке — трах! — и как ничего не бывало, от загородки и следа нет. Подбегай быстро и хватай травинку — на белом полотне она хорошо видна. И нет тебе преград с этой травкой. Вот так, — заключил мош Костаке, — много слышал я об этой травке, а вот видеть не пришлось.
У порога что-то заскреблось. Иляна распахнула дверь и радостно вскрикнула:
— Ежишка!
Еж перевалился через порог. Во рту у него был зажат длинный стебелек.
— Ну, а теперь к Драгошу, девушка. И поторопись! — сказал мош Костаке.
Иляна подхватила ежика на руки и птицей вылетела в дверь.
Медленно тянулась ночь. Мош Костаке не сомкнул глаз, и мне не спалось. Ухала за окном какая-то ночная птица, поскрипывал под лавкой сверчок, вздыхал старый мош.
И вот на рассвете послышались в лесу голоса. Поднялся с лавки мош Костаке, напряженно прислушиваясь. Все ближе голоса, и вот я уже узнаю — Иляна, Драгош, гайдуки.
— Здравствуйте, сынки! — шагнул навстречу вошедшим мош Костаке и по очереди обнялся с каждым.
Немногословны были гайдуки — за них говорили их сабли, и немногословна была их радость. Посидели, обнявшись, и, усталые от дороги и боя, легли спать. А Ежишка рассказал мне, как все было. В эту ночь, когда он совершил свой первый человеческий подвиг, у него прорезался человечий голос. Тоненький, правда, как у ребенка. Но ведь и сам он был еще совсем сопливым ежонком.
Бежала Иляна, едва переводя дыхание и прижимая к груди Ежишку. А он, боясь поранить ее иголками, старался держаться прямо, не сжиматься. Мелькали между ветками звезды, плыла сквозь тучи луна, а Иляна пробиралась сквозь заросли вперед и вперед. Деревья отклоняли ветки, чтобы не ударить девушку, терн прятал свои колючки, чтобы не уколоть, тропинка обегала камни и рытвины, чтоб не споткнулась Иляна. Не зря лес звался гайдуцким. Когда луна перевалила на другую половину неба, добралась Иляна до Старого Дуба. На поляне, раскинув руки и отбросив сабли, храпели стражники: крепко прикованы пленники — не убегут.
Прилегла за кустом Иляна, мучительно думая: как быть? Успеет ли она освободить гайдуков прежде, чем проснутся стражники? А вдруг кто-то из них не спит? Тогда не подберешься незаметно, всех порубят. Но тут Ежишка тихонько ткнулся холодным носом в ладошку Иляны и что-то тонко пискнул. Он хотел сказать: «Я пойду», но еще не умел говорить. Но Иляна поняла и тихонько погладила его по колючкам.
Ежишка пробежал по траве прямо к Старому Дубу, поднес травинку, как учила его мама-ежиха, к толстым железным цепям и — трах! — разлетелись в пыль оковы. Гайдуки не поняли, откуда пришла свобода. Но такие уж люди гайдуки: раз руки свободны — берись за сабли. Повскакали стражники, но поздно было. Засвистели, запели сабли, и стали падать враги. Один из стражников хотел нащупать камень, чтоб оборониться, и изо всей силы сжал подвернувшегося Ежишку.
Рассказывая о том, как заверещал с перепугу стражник, Ежишка очень веселился:
— Он думал — я камень! Хи-хи-хи!
Мош Костаке, дождавшись, когда уснули гайдуки, попрощавшись с убитым своим товарищем Георге, взял стебелек разрыв-травы, приложил к сердцу бездыханного гайдука — и сердце забилось, приложил к глазам — и дрогнули веки. Слетели смертные оковы, и встал с лавки Георге, живой и здоровый...