Приехал наш уполномоченный в город Орел, добрался до своей улицы.
— Ждал, сами понимаете…
Но оказалось, двор и дом целы. Вошел во двор, огляделся, прощупал, говоря по-чекистски, степень окружающей враждебности. Ничего подозрительного. Направился к парадному крыльцу — у нас дом коммунальный. Только потянулся к ручке, как дверь распахнулась — чуть по лбу не звезданула. Настежь!
И перед ним — кто бы вы думали? — его собственный сынишка, изрядно подросший за два-то годика…
— Но все равно — мой! Я его сразу признал. Паренёк нимало не удивился, будто я из бани вернулся… Стоит — худенький, глазенки навыкат, точь-в-точь как у мамашки. А лет ему уже… вроде шестой.
Главное, и он узнал:
«Здравствуй, папка», — говорит, а сам ни шагу ко мне не делает.
Ну я его подхватываю, поднимаю вверх, как полагается. Целую!..
А он смотрит и оттуда:
«Отпусти», — говорит.
Я отпустил.
«А мамка, — говорю, — где?»
«Пошла, скоро придет», — а физия какая-то не такая: не то боится, не то вглядывается, как проверяет.
Смотри-смотри, думаю, и ему:
«Ну-у-у? Как вы тут под фашистами гадами?» —.
Не отвечает.
Я ему еще что-то — не отвечает, щурится. А морда хитрая. Я ему:
«Ты чего?»
А он осторожно так, словно прицеливается:
«Папка!.. А у нас фрицёнок народился.»
Я не понял.
«Как?!» — говорю.
А он:
«Ма-а-аленький, — говорит, — хо-о-оросенький такой фрицёночек.»
Тут я весь… чуть в штаны не кувырнулся.
«Мамка где?» — спрашиваю.
«Пошла, — говорит, — сейчас придет. Она с маленьким вместе…»
Заметили? Не «у нее», у суки, сказал, а «у н а с!»… Я еле выдохнул — спёрло!
«Откуда?!» — спрашиваю.
А он, подлец:
«Из зивотика…» — говорит.
Вот так!..
Сам уже сижу на крыльце, а меня несет… Плыву!.. Это же понимать надо — в моей семье появился фашистский выродок. А кровный сын заявляет — «хо-о-оросень-кий такой!»…
— Да-а-а, воистину, смерть шпионам, — сокрушенно брякнул доктор и сам испугался до полусмерти.
Но Старков даже эту реплику пропустил мимо, так глубоко погрузился в извивы своего семейного горя. Его взбесила не измена жены, не обстоятельства этой измены, не так обескуражило само рождение ребенка, как то, что его кровный сын говорил о новорожденном с придыханием. Сын уже любил маленького братика и этим вконец вывел из берегов своего долгожданного, но все равно опасного папашку… Судьба-индейка подсунула уполномоченному вот такой ляп!..
Младшего лейтенанта Старкова убрали из разведки. После больших хлопот его перевели вместе с майором К. и Лёлькой в одно из танковых подразделений корпуса. Опасная троица готовилась к отъезду. Традиционное прощание с личным составом отменили. Я искренне сочувствовал танкистам, которыми будет командовать майор. Солдаты издали поглядывали на ленивую церемонию погрузки. У отбывающих были одинаково брезгливые выражения лиц… А когда «джип» вздрогнул и покатил по лесной дороге, те, кто смотрели им вслед, отметили событие вздохом облегчения… И как гора с плеч.
Как его звали
Много позднее, уже на территории Германии, случилось с майором К. нечто такое нелепое и, я бы сказал, неотвратимое, что даже специалисты по нелепостям и те бы рты пораскрывали. Так вот, во время танкового прорыва (теперь уж нашего) в глубоком тылу у противника командиру корпуса доложили, что к деревушке, где остановилась оперативная группа его штаба, продвигается хорошо вооруженная немецкая пехотная рота. Движется свободно, без опаски, в пешем строю, двумя колоннами. И, скорее всего, враг не подозревает, что прямо перед ним находятся такие танковые силы.
Здесь следует кое-что пояснить. С момента ухода майора К. из нашего батальона мы не встречались ни разу — ну, так получилось. А тут встретились. Его танки и он сам оказались в резерве командира корпуса. Наш батальон вместе с саперами тоже находился при генерале. Встретились мы неожиданно, и оба вели себя, пожалуй, глупо: он задал небрежный снисходительный тон, а я сразу принял его и вторил. Перебрасывались малозначительными репликами, но не расходились — словно прилипли друг к другу. Он, чуть иронизируя, пытался поподробнее расспросить про батальон, его командира, про награды, звания. А я отвечал так, чтобы разжечь его зависть (тут было чем похвастаться), — еще и привирал немного для правдоподобия. Понемногу становилось ясно, что в новом батальоне ему не так уж сладко, с комбригом у него нелады и разведбат остается его занозой и болью. Майор вроде бы поздравил меня с наградами и званием, я тоже поздравил его, но звание-то у него оставалось прежним.