Песчаный бегунок умеет отлично угадывать приближение песчаной бури и тогда не покидает своего жилища. Сейчас бегунки, как обычно, мечутся вокруг: то несутся к гнезду, то выбегают из него на охоту. Один неутомимый труженик волочит добычу — кусочек зелени. Оказывается, и этот хищник добавляет к своему рациону витамины, содержащиеся в растениях. Возле входа в гнездо — небольшой щелки в песке — настойчиво крутится черный бегунок. Вначале я не обратил на него внимания: мало ли где можно встретить этого самого обычнейшего завсегдатая пустыни. Но потом его поведение показалось подозрительным. Уловит момент, когда нет никого возле гнезда, и заглянет в него на несколько секунд. Потом отбежит в сторонку и заберется на зеленый листик крошечного растения.
Черный бегунок тут неспроста. Он или наблюдатель, или воришка. Придется запастись терпением, оно, как всегда, поможет узнать, в чем дело. Но испытание моего прилежания продолжается недолго. К гнезду приближается песчаный бегунок. Он волочит в челюстях небольшую мушку. До входа остается с десяток сантиметров. Его заметил со своего наблюдательного поста черный бегунок. Короткая схватка и отчаянный воришка несется прочь, а бедный охотник мечется в недоумении, ищет похитителя своей добычи, наверное доставшейся ценой большого труда и поисков. Много раз я был свидетелем набегов черного бегунка, но такое вижу впервые!
Жук-скакун охотится
Большая семья гусениц походного шелкопряда, изрядно попутешествовав за день, устроилась ночевать на кустике верблюжьей колючки, здесь я и застал всю дружную компанию. Солнце недавно поднялось, и от саксауловых деревьев по песку протянулись длинные тени. Красные маки раскрыли свои яркие фонарики и повернулись на восток.
Я невольно остановился возле скопления гусениц. Этот вид отлично приспособлен к ритму жизни пустыни и удивительно рано развивается. В самый разгар весны семейка распадается, великовозрастные гусеницы разбредаются, уже поодиночке заканчивая развитие. Такая торопливость необходима. В пустыне, особенно в засушливые годы, весны бывают скоротечны.
Редкие деревья разнолистного тополя-туранги растут в понижениях и на месте сухих русел
Скопление гусениц выглядело великолепно. Куст будто покрылся бархатным платочком, изящно расцвеченным нежно-голубыми и коричневыми полосками с красными точечками. Гусеницы грелись на солнышке после ночи. Многие из них дергали передней частью туловища в обе стороны: направо и налево, и так без конца, без остановок, будто занимаясь утренней физзарядкой. Особенно быстро совершала свой странный моцион небольшая гусеница, оказавшаяся в стороне от дружной компании.
Почему так вели себя гусенички? Быть может, для того, чтобы скорее согреться, прежде чем отправиться в дневное путешествие?
Пока я разглядывал гусениц, фотографировал их, солнце быстро согрело землю, стало жарко, ночлег многочисленной семейки закончился, и гусеницы постепенно, вытянувшись походным строем, поползли с кустика верблюжьей колючки в путешествие по пустыне.
Проснулись ящерицы и замелькали от куста к кусту, исписали все барханы следами. Наследили и жуки, тушканчики, песчанки, хорьки. А вот и типичный змеиный след — гладкая извилистая ложбинка. Что-то очень много я вижу змеиных следов. Не может быть такого. Пригляделся внимательно — рядом с ложбинками ямки от крохотных ножек. Выходит, обманулся. Не змеиные это следы — это ящерицы ползали по-особенному, по-весеннему, — прочерчивая животиком песок и оставляя следы — приглашения к свиданию. Вспомнилось: ласки, хорьки и куницы во время гона, прыгая по снегу, нарочно припадают к нему брюшком, прочерчивая ложбинку. Такие следы охотники называют «ползунками».
Ушастая круглоголовка заметила меня, приостановилась, прижалась к песку и стала выделывать уморительные фокусы хвостиком. Закрутит его колечком, раскрутит, энергично и сильно потрясет им и снова завернет аккуратной спиралькой. А когда я протянул к ней сачок, неожиданно раскрыла рот, оттопырила в стороны кожные складки на голове, и получилась большая красная и даже немного страшная пасть. Вскоре ей надоело фиглярничать, помчалась по бархану, но не как всегда, а прижимаясь животиком к песку и оставляя следы, подобные змеиным.
Опять я набрел на интересный уголок в сухоречье, под обрывистым берегом, на крутом повороте, где когда-то бурлил водоворот. Здесь саксаул высок и раскидист, растут веселые туранги, колючий чингиль, а на земле — зеленая травка. Сюда, в этот уголок спасения, стремится все живое. Под деревьями медленно вышагивают грузные черепахи, степенно движутся жуки-чернотелки, мелькают вездесущие муравьи, от кустика к кустику перелетают какие-то крошечные бабочки, а под колодцами засели в ожидании поживы мрачные скорпионы.
Среди переплетения множества мелких веток вдруг вижу два больших желтых глаза. Они внимательно и не мигая смотрят на меня. Кое-как разглядел очертание крошечной совки-сплюшки. Не желая ее пугать, осторожно делаю шаг назад: лететь-то ей некуда — вокруг голая и жаркая пустыня. И вдруг из-под ног с мелодичным вскриком вылетает перепелка!
Судя по всему, мы отклонились в сторону и едем не на север, а почти к востоку. Что делать: повернуть ли обратно или, как всегда, продолжать путь в надежде встретить другую дорогу, которая больше подойдет для нашего маршрута? Но дорога, петляя между барханами, совсем завернула к востоку, и наконец — какое издевательство над нами, бедными путешественниками, с опасением поглядывающими на тающие запасы бензина! — уперлась в колодец. Дальше пути нет, надо поворачивать.
Удастся ли нам завершить намеченный ранее маршрут и разыскать еще разрушенные города?
Но вот как будто я вижу знакомый по зимнему путешествию колодец. Из нескольких сходящихся к нему дорог одна ведет к конечному пункту нашего зимнего путешествия — к «Белым развалинам».
Вскоре мы видим знакомую картину — развалины городища и въезжаем в них, как к себе домой. Вот и место нашей стоянки, и та же кучка обломков керамики, оставленная здесь ранее. Никто тут не был после нас, бродили одни джейраны да одичавшие лошади.
Красное солнце опускается за горизонт, и стихает ветер. Теперь лишь ощущается его плавная тяга. Наступает глубокая тишина. Лишь иногда высоко в небе пролетает пассажирский самолет, да слышится знакомая и печальная песня железной трубы. И вдруг рядом раздается звонкая трель сверчка. Он мне знаком, этот певец пустыни — зовут его солончаковым Эугриллюс одикус, что в переводе с греческого значит «сладкозвучный», — светлый, с большими черными глазами и широкими прозрачными, как стеклышки, крыльями. Запевале отвечает другой, в перекличку включается третий. И больше никого, только трое. Сказывается многолетняя засуха. Где былая слава пустыни, когда вечерами воздух звенел от трелей этих неугомонных музыкантов?
Певец пустыни — солон чековый сверчок. Его крылья превращены в великолепный музыкальный инструмент
Загораются звезды. Песни сверчков продолжаются недолго. Законы брачных перекличек сложны. Видимо, когда сверчков мало, они поют редко и осторожно. Для многоголосых концертов требуется множество участников.