Наш последний бивак — вблизи шоссейной дороги, на краю небольшого тугая. Когда мы подъехали к нему, меня настолько поразил необычный и громкий шум. что я сразу не догадался в чем дело. Оказывается, свистел ветер, пробиваясь сквозь непроходимые заросли деревьев и кустарников, и позвякивал сухими бобиками кустарника чингиля. В пустыне мы отвыкли от громких звуков.
Вечереет. Над полянкой взлетают муравьиные львы, сверкают в лучах заходящего солнца большими прозрачными, в мелкой сеточке крыльями. Здесь собралось их очень много, несколько сот, никогда не видел я такого большого скопления. Каждый муравьиный лев занял свое местечко и пляшет над ним в воздухе вверх-вниз, немного в одну сторону, потом в другую. Конец брюшка — в длинных, свисающих книзу отростках. Сейчас подземные жители очень зорки, осторожны, прекрасно меня видят. Всюду их много, но там, где я иду, — необитаемая зона. Поймать их нелегко. Я рассматриваю муравьиного льва через лупу и вижу удивительно выразительную головку. Большие, состоящие из величайшего множества омматидиев глаза поблескивают, отражая солнце, красивые усики торчат кверху, как рожки.
Солнце, большое и красное, садится за горизонт, и муравьиные львы начинают еще больше бесноваться, и крылья их сверкают красными отблесками над полянкой. Танцевальная площадка работает вовсю.
Иногда с барханов прилетает скромный внешности самка и прячется в траву. У нее на брюшке нет отростков. Но самка, попавшая в столь многочисленное мужское общество, не привлекает внимания. Танцы продолжаются сами по себе, имеют какое-то особенное ритуальное значение, предшествующее оплодотворению. Многим насекомым для созревания половых органов требуется период усиленных полетов. Наверное и здесь так. Еще, может быть, широко расставленные в стороны отростки источают запах, привлекающий самок. В большом обществе самцов он должен быть силен. Я старательно обнюхиваю брюшки самцов, но ничего не ощущаю. Может быть, здесь особенное излучение.
Вскоре я различаю два вида муравьиных львов. Второй — крупнее, на брюшке у него не столь длинные отростки. Оба вида мирно уживаются на общей брачной площадке, хотя, впрочем, один вид преимущественно в ее восточной части, другой — в западной.
Еще больше темнеет. Пора прекращать наблюдения. Но во что превратились мои брюки! На них корка из цепких и колючих семян. Придется послужить растению: расселять его семена, сбрасывая с одежды.
Рано утром муравьиных львов не заметно. Устроились на день у самой земли, прижались к стеблям трав, усики вытянули вперед, крылья плотно прижали к телу, стали почти невидимы.
Жаль, что я не могу проследить до конца брачные дела муравьиных львов. Но пора продолжать наш путь к дому. Придется ли когда-нибудь увидеть такое большое скопление этих насекомых? Может быть, придется. Мы еще побываем в пустыне Сарыесик-Атырау.
Урочище
Черного охотника
Пустыня —
это рай и ад вместе.
Это пещера с сокровищами, которую охраняет чудовище по имени солнце; нет страшнее солнца в пустыне. И нет выше.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПУТЕШЕСТВИЯ САМЫЙ РАДОСТНЫЙ. Позади многочисленные заботы, сборы в экспедицию, шумная городская жизнь, впереди — вольная жизнь путешественников, поиски, интересные находки и маленькие открытия.
После трех засушливых лет над пустыней прошли дожди, но не везде, а полосами. Кое-где осталась обездоленная голая и сухая земля. Сейчас пустыня отцвела. Давно исчезли тюльпаны, потухло красное зарево маков, поблекли голубые озера незабудок. Растения стали выгорать, пустыня посветлела, наступило сухое знойное лето.
Из машины я замечаю рядом с дорогой большую черную и блестящую лужу. Надо остановиться, взглянуть. Когда вели в пустыне асфальтовую дорогу, ее поливали гудроном и остаток гудрона вылили рядом с дорогой. Блестящая лужа, как вода, отражает и синее небо, и белые облака, плывущие по нему. В пустыне вода — клад. И лужа многих обманывает.
Налетела стайка розовых скворцов. Доверчивые птицы увязли в гудроне. Те, кому удалось вырваться, тоже погибли. От вязкого и липкого гудрона не очистишься. Досталось и ежику, и тушканчику. Садятся на гудрон осы и прилипают к нему. Напрасно ждут своих кормилиц белые голодные личинки. Постепенно трупик осы погружается в лужу, и на этом месте снова блестящая гладкая поверхность.
Лужа смерти испортила настроение. Очень много жителей пустыни погибают в них из-за беспечности и халатности строителей.
Мелькают мимо знакомые поселения Капчагай, Баканас, Акколь. Наконец к концу дня знакомый сворот с дороги, потом несколько километров пути, и мы в роскошном, хотя и маленьком тугайчике, расположенном в понижении между барханами. В крошечном лесочке из лоха, кажется, совсем другой мир: тень, приятная прохлада и как будто влажный воздух. Здесь начало пустыни Акдала, а зеленые островки леса — остатки поймы реки Или.
Давно отцвел лох, на нем завязались крошечные сизо-зеленые плоды. Покрылся крупными и круглыми стручками чингиль. Скоро они засохнут и тогда, как погремушки, зазвенят по ветру. Но еще цветет нарядный тамариск. Известно четырнадцать видов этого кустарника. И все они цветут в разное время, как бы по очереди, будто сговорившись не мешать друг другу и не отвлекать друг от друга насекомых-опылителей. Сейчас над его мелкими лиловыми соцветиями в воздухе толчется разноцветная компания пчелок: номиоидесы, осмии, галикты, андрены, сфекоидесы. Все они как на подбор крошечные, размером с мошку. Цветки тамариска тоже очень маленькие: «По Сеньке и шапка».
Начал расцветать горчак. Это растение добралось сюда, в глухую пустыню, с юга Средней Азии. Силища у чужестранца оказалась отменной: вытеснил из тугайчика все местные растения, разросся, стал пышным, ровным, красивым, но горьким и непригодным ни для кого в пищу. Разве только что пчелы да осы довольны цветками иммигранта. Но между насекомыми и растениями испокон веков сложились тесные взаимные отношения, и пока не известно, как будет встречен новый поселенец. Но ему хоть бы что. К засухе устойчив, корни глубокие, ветвистые, с многочисленными отростками. Не будет урожая семян — от корней пойдут во все стороны побеги.
По ветру летят серебристые семена ковыля. Каждое семечко сидит на конце своеобразного спирально извитого буравчика, к вершине которого под прямым углом прикреплен пушистый флажок — летучка. На земле ветер движет флажок в разные стороны, вкручивает в сухую землю пустыни буравчик-семечко. Местами на заходе солнца вся пустыня сверкает флажками. Маленькие сверлильные аппаратики без устали трепещут, работают.
Вечереет. Закуковала кукушка. Днем было жарко и не до песен. Ей ответила другая необычным хриплым голосом. Догадаться, что это грустное хрипение принадлежит кукушке, можно было разве только по правильно чередующимся звукам. Докуковалась бедняжка за весну, натрудила голосовые связки. Много лет назад я слышал такую же безголосую в верховьях реки Или. Из зарослей тугайчика вылетает желчная овсянка и, сверкая желтым опереньем, гонит хриплую кукушку. Две кукушки на крошечный лесок — слишком большая нагрузка для маленьких пичужек.
Спадает жара. Чувствуем облегчение. Заворковали горлицы. Нехотя два-три раза щелкнул соловей. Замолк, подождал, вновь взял пару нот и потом запел на всю ночь неторопливо, размеренно, с большими паузами.
Кирюшка успел обежать заросли, с жалобным завыванием погонял зайцев и, обессиленный столь трудной и ответственной работой, с обезумевшими глазами и высунутым языком, нацепив на себя множество клещей и репьяков, заявился в лагерь и шлепнулся на свою подстилку.