Кое-где песок засыпал саксаул и тамариск, и верхушки этих растений борются за жизнь, выглядывают над поверхностью. Местами же ветер выдул песок, обнажив длинные корни деревьев. На поверхности барханов валяются сухие стволы саксаула — те, кого победил ветер, выдув из-под корней песок.
Я брожу по барханам, разглядываю следы ящериц, насекомых.
Неожиданно спохватился — исчезла собака и, сколько я ее ни зову, не появляется. На душе тревожно, мысли одна страшней другой идут вереницей: не задушил ли ее хитрый, притаившийся волк. Что сейчас с ним, моим другом маленьким! Что-то произошло. Не мог он так долго не отзываться на зов, всегда в таких случаях бросает свои дела и спешит ко мне. Бегаю по барханам в разные стороны. Далеко не ухожу, не знаю, в какую сторону исчез пес. Отчаяние растет. И вдруг едва уловимый и слабый лай. Почудилось? Нет, лай был явственный. Продолжаю звать. Лай повторяется будто громче, ближе. Наконец из-под основания крутого бархана показывается собака, но не белая, а темно-серая и, едва взглянув на меня, вновь исчезает. Вот в чем дело! Там нора. Из нее слышу злобный лай своего друга. Нора, конечно, принадлежит барсуку. Рядом — его характерная уборная. Норы этого зверя бывают обширными, с лабиринтами и слепыми отнорками. Случается, в таком отнорке хозяин закупоривает собаку плотной земляной пробкой. Смелый охотник теряет ориентацию, гибнет от удушья.
Изо всех сил кричу, зову собаку. Наконец, пятясь, появляется мой ретивый фокстерьер, весь в земле.
— Ну, любезный, — говорю я своему другу, — теперь я тебя ни за что не отпущу!
Как он, бедняжка, жалобно лаял, плакал, бился в руках, пытаясь вырваться, пока я относил его подальше от соблазнительного места охоты.
Потом Кирюша отряхнулся, посветлел и, поглядывая в сторону барсучьего бархана, стал энергично чесаться. Набрался барсучьих блох! Одну большую черную и очень шуструю мы сообща изловили и заспиртовали, чтобы потом определить, к какому виду она относится. Другие же постепенно сами разбежались. Не понравилась им собака.
Барсук — удивительное животное. Он одинаково хорошо приживается и в лесах, и. в степях, и в пустыне. Он всеяден, но глав-ним образом охотится на насекомых, ящериц, выкапывает корешки растений. Очень много он истребляет хрущей и их личинок — врагов растений. По его уборным можно судить, что это животное преимущественно энтомофаг. Там, где хрущи сильно вредят древесной растительности, барсук — полезнейшее животное. Правда, говорят, при случае он не прочь полакомиться находящимся на земле содержимым гнезд птиц, любит арбузы. К большому сожалению, это животное истребляют охотники из-за якобы целебного жира.
С одного края барханов — небольшое, почти фиолетовое озерко в ярко-белых, покрытых солью берегах. С озерка снимаются несколько парочек оранжевых крупных уток-отаек или, как их еще называют, огарей, и, покружившись, улетают в сторону Балхаша.
На небольшом такыре между барханами я издалека замечаю маленькое пятнышко. Подхожу к нему, приглядываюсь. Это так называемый от-щеп, камень с острыми краями, обработанный руками человека каменного века. Его грани еще остры. Пользуясь этим примитивным орудием, можно и сейчас легко освежевать тушу убитого животного, снять с него шкуру. Сколько тысячелетий прошло с тех пор, когда этого камня касалась рука человека, кто был он и каков был его облик? Стара земля! Ничего не осталось от этого человека — умельца каменных дел, и прах его исчез, размыт дождями и развеян ветрами. Но следы труда, умелых рук и разума остались, пережили многие тысячелетия. Не знаю почему, но черный камешек произвел на меня большое впечатление, и я храню его до сих пор на своем письменном столе.
Отщеп оказался яшмой. С этим камнем связано немало легенд. Верили, что яшма приносит счастье тому, кто найдет ее, камню приписывались лечебные свойства, изделия из яшмы, якобы способны исцелять все недуги.
Потом среди крошечной туранговой рощицы вижу остатки волчьей трапезы. Хищники, их, видимо, было несколько, охотились за косулей. От бедного животного остался только хребет, кости конечностей и шкура. Черепа нет, утащили. Недалеко от этого места — остатки второй косули. Волки поживились основательно!
Косуля, волки, утки-отайки — все это вестники Балхаша.
После барханов, они все остались позади, перед нами неожиданно открылись большие, ровные и ослепительно белые площади, покрытые солью. На них росли отдельными куртинками саксаул да селитрянка Шобера. Резкая смена обстановки вызывает невольное удивление. Мы будто попали в совершенно другой мир. Здесь совсем недавно было озеро Балхаш, хотя до него сейчас еще далеко..
Саксаул здесь особенно рослый, на нем обильный урожай семян. Глядя на эти прелестные деревья, невольно думается о том, что это дерево пустыни очень солеустойчивое. На самом деле впечатление ошибочное. Вода здесь, видимо, совсем близко к поверхности земли и от этого растение процветает. Но нигде никакой свежей поросли саксаула. Семена на покрытой солью земле прорасти не могут, а те деревья, которые растут сейчас, появились, как только отступило озеро, и укоренились здесь, пока еще не успела покрыться солью земля.
Белые площади сменяются редкой порослью селитрянки, саксаула, тамариска и тростника. Снежно-белая пыль следует облаком за машиной.
Эта пыль задерживается в густых кустах селитрянки, засыпает ее. Но растение борется за жизнь, посылает ростки, их вновь засыпает… Так возникают большие и крутые бугры — «чеколаки», как их называют местные жители. Их здесь очень много, они придают ландшафту характерную внешность. Иногда пыль побеждает растение, оно не успевает пробить свои ростки через ее заносы и погибает. Тогда чеколак, лишенный опоры, постепенно начинает разрушаться. Местами чеколаки, особенно крупные, очень похожи на курганы. Видимо, такие бугры ввели в заблуждение топографов, так как на некоторых картах близ южного побережья Балхаша отмечены курганы.
Какой необычный вид у растений: они совершенно белые.
Мы будто попали в царство снежной пелены. Чуть подует ветер, и легкая белая солевая пыль поднимается в воздух и несется над землей
Селитрянка — очень выносливый к засолению кустарник и растет на солончаках. Если грунтовые воды близки, она обильно плодоносит. Ягоды ее чуть солоноватые, сочные. В Центральной Азии селитрянку зовут хармыком. Н. М. Пржевальский[7] сообщал, что монголы Цайдама питаются ягодами хармыка, едят их и свежими и сушат впрок. Как обычно бывает среди ягодных и плодовых растений, плоды этого солелюба различные. Встречаются кустарники с очень вкусными плодами. Селекционеры могли бы отобрать особенно урожайные и ценные по вкусовым качествам и засадить этим кустарником пространства солончаков. Ягоду можно было бы сушить и использовать для изготовления варенья. Как-то мы сварили баночку варенья из ягод селитрянки. Получилось оно и своеобразным, и, по-моему, очень вкусным. Правда, не все члены экспедиции разделили мое восхищение этим даром природы, несколько странный, чуть солоноватый привкус кое-кому показался подозрительным. Но, как говорят, на вкус нет товарищей, и новый продукт питания у человека всегда встречает предубежденное отношение.
Еще поразили очень странные крохотные солянки, маленькие, приземистые, усеянные крупными водянистыми шариками, в которых находился характерный для солянок спиральный зародыш семени. Зачем растению тючок, наполненный водой? Чтобы, упав на покрытую солью землю, иметь запас влаги для прорастания семечка? Или, быть может, для того, чтобы привлечь к расселению семян страдающих от жажды перелетных птиц, в спешке минующих эти печальные и безжизненные, ослепительно белые пустыни?