Издали нас заметил орел белохвост и неохотно снялся с вышки. Она его наблюдательный пункт и вокруг весь песок разукрашен белыми полосами помета.
Вышка не только ориентир для нас. Ее отлично знают волки, и посещая ее, оставляют знаки своей явки. Помет серых хищников в изобилии валяется возле вышки, почти весь из шерсти джейранов. Тут же и помет лисиц и подарки филина. В общем вышка — своеобразный почтовый ящик. Где же оставить свои следы, как не на ней. Вокруг такая ровная и однообразная пустыня и так легко в ней затеряться. Представляю себе, как серые хищники, потеряв друг друга, сходятся сюда, чтобы образовать стаю, внимательно обнюхивая следы, узнают о появлении чужаков, об удачной охоте и о многом другом, о чем мы можем только догадываться. Может быть, случайно приглянулась эта вышка волкам? Но на другой та же картина.
К осени пустыня совсем высохла, исчезла вода в ямках и на такырах, и все животные, страдающие от жажды, переселились к Балхашу. Наш путь часто перебегают джейраны, сайгаки, одичавшие лошади. Они поднимают облачка пыли. Нередко мы сперва видим эту пыль, а уже потом различаем бегущих животных. А иногда только одни облачка пыли проносятся вдали по пустыне, скрывая от взгляда несущихся в них животных. Научились звери понимать, что в машине таится опасность. А сегодня перед нами друг за другом дорогу перебежали пять подсвинков. Последний, запоздавший, чуть не попал под колеса, испугался и помчался по дороге впереди нас. Потом догадался, свернул за своими. Вслед за сайгаками, джейранами и одичавшими лошадьми передвинулись к Балхашу и волки. Следами серых хищников истоптаны дороги.
Иногда дороги нет совсем и о ней приходится как-то догадываться. Постепенно меняется местность. Саксауловые заросли временами совсем исчезают, вместо них то заросли тамариска или пятна черно-коричневого перекати-поле, то густые джунгли тростника. В одном месте громадная площадь занята тонким и хилым тамариском.
Но вот показалась гряда высоких барханов, дорога стала заметнее и вышла на берег озера. Перед нами обширное пространство воды, легкие зеленые волны накатываются на пологий берег, на нем уселись рядами белоснежные чайки, а на конце узенькой песчаной косы, далеко вдающейся в воду, сидит одинокий почти черный орел. Над озером летят громадные пеликаны. С заливчиков, окаймленных высокими тростничками, снимаются утки и гуси.
Побродив по пустыне, я возвращаюсь к озеру, выхожу на берег. Отсюда недалеко и бивак, из-за кустов тамариска и чингиля поблескивают бока нашей машины. Над озером, далеко от берега, летят бакланы. Я провожаю их взглядом и вдруг вижу необычное. Далеко от берега что-то черное и длинное медленно плывет извивающейся полоской, будто гигантская змея. И тогда в памяти сразу всплывают воспоминания о прочитанных в газетах и журналах доисторических и загадочных гигантских существах. И вот теперь я сам очевидец. Вижу своими глазами, как чудовище, то исчезая, то появляясь среди синих волн, неторопливо изгибаясь, плывет по озеру.
Скорее к биваку, схватить бинокль, рассмотреть подробнее. Сердце колотится от быстрого бега.
Бинокль как на зло куда-то запропастился среди кучи вещей в кузове машины. Но вот он у меня в руках.
— Лохнесское чудовище! — на бегу говорю я своему товарищу.
— Где, какое чудовище? — с удивлением и встревоженно спрашивает он меня и, видя мое возбуждение, мчится за мною.
Наверное, со стороны странно выглядели два человека, несущиеся по берегу.
Вот наконец и холм. Сдерживая через силу дыхание и разошедшееся сердце, я навожу бинокль на озеро. Ничего не видно, опоздал, чудовище ушло в глубину озера и сейчас отлеживается в прохладной воде на илистом дне. Впрочем, надо внимательно посмотреть. Вон там показалась черная извилистая полоска. Биноклем никак не могу попасть на нее. Наконец мелькнула в поле зрения, появилась… Три баклана, вытянувшись гуськом, затеяли странную игру. Они, слегка подныривая, плывут друг за другом, их черные тела очень похожи издалека на черные кольца загадочного чудовища. Вот так лохнесская загадка! Теперь мой товарищ посмеивается надо мной. И при каждом удобном случае, когда разговор заходит о чем-нибудь необыкновенном, издевательски напоминает: «А, знаю, лохнесское чудовище!»
На ночлег пришлось переставить машину и лагерь с берега Балхаша на ближайший бугор, подальше от комаров. Небо было чистое, ясное, но солнце зашло в темную полоску туч. Спать не хотелось в палатке, поэтому расстелили брезент и над ним натянули пологи.
Темнело. Рядом раздался какой-то незнакомый стрекочущий звук. Казалось, будто крупное насекомое, цикада или стрекоза, запуталось в паутине и, пытаясь выбраться, трепещет крыльями. Но я прошел 10, затем 20 метров, а звук все был впереди. Наконец нашел: звук раздавался из маленького кустика солянки. Присел на корточки, пригляделся. У основания растения сидел мой старый знакомый, странный и немного несуразный пустынный кузнечик зичия, большой, толстый, с длинными корежистыми ногами-ходулями, совершенно бескрылый. Его массивный звуковой аппарат на груди — настоящая музыкальная шкатулка. Толстый футляр аппарата с короткими, но острыми шипами и бугорками во время исполнения музыкального произведения приподнимался, как крышка рояля, и под ним показывалось что-то нежно-розовое, извергающее громкие звуки.
Осторожно я взял в руки медлительного и грузного кузнечика. Плененный певец, равнодушный к своей судьбе, не пытался вырваться из рук, не желая тратить лишней энергии на свое освобождение, но, очнувшись, выразил негодование длинной и громкой трелью, в дополнение к которой выпустил изо рта большую коричневую каплю желудочного сока.
Я осторожно опустил толстячка на прежнее место, и он принял это как должный исход нашего знакомства, пошевелил усами, полизал зачем-то лапки передних ног и как ни в чем не бывало принялся прилежно распевать свои песни.
Ночь выдалась тихая и ясная, темно-фиолетовое озеро светилось под яркой луной и сверкало мелкими зайчиками. Но потом потемнело, стало облачно. Чуть покрапал дождик, подул сильный ветер. Он вырвал из-под постели марлевый полог и стал его трепать подобно флагу.
На рассвете мне почудилось, будто кто-то внимательно разглядывает мое лицо. Приподнялся, оглянулся, надел очки. Рядом с подушкой лежала фляжка с водой. На ней важно восседал кузнечик зичия. Он не спеша размахивал своими черными усами, шевелил длинными членистыми ротовыми придатками, будто силясь что-то сказать на своем языке, и, как показалось, внимательно разглядывал меня своими большими и довольно выразительными желтыми глазами. Сильный ветер слегка покачивал грузное тело кузнечика из стороны в сторону, но он крепко держался на своих толстых шиповатых ногах.
Минут пять мы не отрываясь рассматривали друг друга.
Наконец кузнечику, видимо, надоело это занятие, и он, повернувшись, не спеша спустился с фляжки и степенно зашагал по брезенту прочь от нашей стоянки. Но вскоре остановился, помахал усиками, помедлил, потом повернул обратно и вновь забрался на фляжку. И еще пять минут мы разглядывали друг друга. Может быть, наше знакомство продолжалось бы дольше, да в ногах зашевелился фокстерьер и высунул из-под края брезента, под которым он улегся на ночь, свой черный нос.
На этот раз кузнечик решительно зашагал прочь, в сторону кустика, возле которого и произошла наша вчерашняя встреча, неторопливо и ритмично, будто робот, передвигая свои ноги. Вскоре оттуда раздался знакомый мотив его скрипучей песенки, но она продолжалась недолго.
Громадную серую тучу ветер унес на восток за озеро, выглянуло солнце и стало прилежно разогревать остывшую за ночь землю пустыни.
Пора было вставать, будить моих спутников и продолжать путешествие.
Поведение кузнечика меня озадачило. Оно не было случайным. Каждый из них занимает строго определенный участок земли. Попробуйте вспугнуть какую-нибудь одну кобылку и ходить за ней. Она, взлетая много раз, не покинет своего участка. Так, видимо, и кузнечик. Он хорошо знал свой участок и появление на нем чужака вызвало что-то подобное разведывательной реакции. Я не употребляю для этого случая слово «любопытство». Ученые отказали насекомым в простейших проявлениях сознания.