— Ну, кажется, все! — сказал Моргунов. Поднял руку, добавил: Минутку! Тихо! — приложился ухом к сюрпризу, прислушался.
— Ну как, работает? — склонился над ним Иванов.
— Еще бы! Механизм-то что надо… Пошли!
Мешок-сюрприз лежал на шоссе, производя впечатление случайно упавшего с проходившего транспорта. Начало светать. Омсбоновцы, затаившиеся на наблюдательном пункте, услышали нарастающий гул моторов. Из-за поворота шоссе показалась одна, а за ней — вторая легковая автомашина. Не доезжая метров пятьдесят до мешка-сюрприза, черный "мерседес" резко сбавил ход, подъехал к "цуккеру", остановился. Вторая легковушка затормозила с другой стороны мешка. Из "мерседеса" вышли трое. Из второй машины — двое. Офицер, которого хорошо было видно через бинокль, указал рукой на мешок с "цуккером", улыбнулся. Видимо, приказал что-то шоферу. Тот козырнул, шагнул к мешку, склонился на ним. И тут рвануло! Когда черный, остро пахнущий дым отполз в сторону, на шоссе никого и ничего не было видно. Только на месте взрыва чернела воронка, из которой поднималось облачко…
Под крышей
На шестой день, похода кончились продукты. Тяжелые ночные переходы и тревожные дневки в залитом весенними паводками лесу измотали ребят, а прошли по прямой всего пятьдесят километров.
Галушкин все чаще и чаще останавливался, поглядывал на тяжело шагавших ребят. Он хорошо понимал, что без еды далеко не уйдешь. Борис достал карту и обвел карандашом название деревни, стоявшей далеко от большака. Ребята окружили его.
— Пойдем сюда.
Через полчаса остановились на опушке. Виднелись избы небольшой деревеньки. Вечерело. На улице никого. Сели, стали ждать.
Из трубы крайней избы потянул дымок. На дворе показалась женщина. Галушкин поднял бинокль: из дома вышел седобородый старик с ведрами, скрылся в сарае. Где-то лениво залаяла собака.
Солнце ушло за грозовую тучу. Галушкин оглядел ребят, спросил:
— Ну как, рискнем?
— А что ж делать? Без жратвы дальше не пойдешь, — ответил Щербаков.
Его дружно поддержали. Галушкин вздохнул:
— Верно, ребята, ничего другого не остается. Сегодня или завтра, а в какую-то деревню зайти все равно придется. Лучше раньше, пока совсем не ослабли.
— Правильно, Лаврентьич, — поддержал командира Головенков.
— Значит, решено. Николая пока оставим здесь. За старшего Сергей. В случае тревоги нас не ждать. Двигаться по главному маршруту, оставлять ориентиры. Мы догоним. Понятно?
— Лаврентьич, а почему я? — недовольно забурчал Щербаков.
Галушкин не ответил, а только строго на него глянул.
— Видать, за смекалку тебя Борис в начальники выдвигает, — шепотом поддел Щербакова Маркин. — Станешь шишкой, не забывай нас, сирот.
— Давай, давай, иди, а то как бы я тебе сейчас шишек не наставил! огрызнулся Щербаков.
— Довольно вам! — прервал спорщиков Галушкин. — Пошли!
Трое перемахнули через изгородь крайней избы. Правдин и Маркин пошли осматривать двор. Галушкин приблизился к окну. Через небольшую щель в занавеске он увидел за столом старика, женщину и мальчика лет десяти. Старик черпал деревянной ложкой из большой миски, разливал по тарелкам. При виде еды у Галушкина засосало под ложечкой.
— Ну, что там? — шепнул подошедший к Галушкину Правдин. — Похоже, что свои. Виктор, иди постучи. А ты, Паша, смотри в оба за двором, — приказал Галушкин.
— Кого бог послал? — послышался из-за двери хрипловатый голос.
Зашаркали шаги. Скрипнула дверь. На крыльцо вышел старик. Седые волосы его свисали на глаза.
— Кто такие будете, добрые люди?
Не отвечая старику, Галушкин спросил:
— Оккупанты в деревне есть?
— Нету, сынок, у нас германцев.
— Нам нужны продукты. Помоги, отец.
Старик кашлянул, чуть отступил.
— Да вы заходите в избу. Там и поговорим. Милости просим.
Блеснула молния. Громыхнул гром. Зашумела листвой береза. Старик перекрестился, пошел в избу. Галушкин последовал за ним.
— Послушай, отец, мы не одни. С нами больной.
— Да? — удивился старик. — Ничего, ничего, сынок. Всем места хватит, изба у меня просторная.
— Спасибо, папаша! — поблагодарил Галушкин.
После такого приема у всех как-то полегчало на сердце. Тревога улеглась, уступив место благодарности.
В переднем углу, где было много икон, мерцал огонек лампадки, вырывая из полумрака глаза какого-то святого угодника. Пучки засушенных трав лежали на божнице.
— Ну, ты, нехристь, шапку сними! Видишь, боженька сердится! — зашептал Правдин и толкнул Маркина в бок.
Маркин стащил с головы шапку. Галушкин глянул на них строго. Послал Маркина за остальными.
В комнате пахло едой. Женщина поднялась из-за стола, поклонилась, как-то испуганно посмотрела на партизан и будто хотела что-то сказать. Но старик тут же выпроводил ее в другую комнату. "Да, она нездешняя. Ишь, дед не дает ей хозяйничать", — мелькнуло у Галушкина.
Принесли Николая. Старик сам убрал со стола, пригласил партизан повечерять. Но они не сели за стол, пока не перевязали Рыжова.
Закончили перевязку, поужинали, закурили хозяйского самосаду. И тут всем до жути захотелось спать. Ребята молча посматривали друг на друга. Они еще не знали, где им придется спать, но это их мало смущало. Главное — они были сыты и в тепле. А на дворе шумела гроза, в окна барабанил дождь.
— Вот тут располагайтесь. Я сейчас сенца принесу, — предложил старик, заметив, как они разомлели и стали клевать носами.
Борис глянул на занавешенное окно. "Хорошо, тепло в избе, но как в ловушке — ничего не видно и не слышно".
Чувство тревоги вдруг возникло и не покидало Галушкина. Оно, это чувство, заставило еще и еще раз изучающе поглядеть на хозяина.
— Ну, папаша, спасибо тебе еще раз. А спать, я думаю, нам лучше пойти на сеновал, если разрешишь. Зачем вас тут стеснять, — сказал будто бы совсем беспечно Галушкин.
— На сеновал, говоришь? Так ведь, пожалуйста! Оно и правда, там будет вольготней! — согласился хозяин.
Ребята стали собираться.
— Ну, пойдемте… Дождик-то, видать, поубавился. В просторном бревенчатом сарае опьяняюще пахло сеном. В отгороженном углу шумно вздыхала корова, неторопливо, с хрустом пережевывая жвачку. За дощатой перегородкой в другом конце сарая похрапывала лошадь, тихо позвания цепью. "Да, богато батя живет. Видать, побаиваются фрицы совать нос в отдаленные лесные деревни", — подумал Галушкин, вспоминая сытный ужин и оглядываясь по сторонам. Он хотел было напомнить старику о продуктах, чтобы завтра не беспокоить его. Но старик заговорил об этом сам.
— Вот тут, товарищи, и устраивайтесь. Отдыхайте на здоровье. Харчишек я вам приготовлю. — Он помолчал, потрогал бороду. — Бывалоча, в молодости я сам любил на воздухе поспать, благодать божья.
Повеселевшие ребята стали устраиваться на ночлег.
— Вот это да-а!.. Слышь, Пашка, никогда в жизни, поверишь, я не видел такой роскоши! — счастливо засмеялся Щербаков, ложась на сено. — Эх, братва, ну и храпанем же назло врагам!
— А где же тебе можно было увидеть эту роскошь? В своей жизни ты, наверное, дальше Сокольников и не путешествовал. Верно? — спросил Маркин.
Но Щербаков уже не слышал его, он спал.
— Эй, Коля, видал, какую я тебе царскую спальню устроил? — говорил Рыжову Андреев. — Поспишь на ней ночку, так сразу легче станет. Это же бальзам, а не сено!
Обмытый и перевязанный свежими холстинными бинтами, Николай благодарно улыбался. Хозяин, ухмыляясь в бороду, светил "летучей мышью". Только Галушкину стало не по себе. Когда старик ушел, он, прикрыв ворота, сказал:
— Довольно резвиться. Укладывайтесь. Завтра подъем до солнца! Послушай, Паша, бородач этот… Что-то в нем есть такое, понимаешь? Глаза мне его не понравились. Смотрит он как-то… Будто из-за угла за тобой подсматривает.