- Не говори х...ни. Никогда не говори х...ни.
Трое, топчущиеся под козырьком ворот, свистнули хором - решили, что в первый раз солдаты не расслышали.
- Сними с предохранителя, - сказал Митя.
- Зачем?
- Сними, сказал! - рявкнул он вдруг и продолжил дерганно, распаляя самого себя. - Что развалится?! Что развалится?! Думаешь, это тебе... это тебе так просто, чик, и нету? Думаешь... как домик карточный?! Столько людей...
- Ты же сам видишь. - Лапин удивленно поднял брови.
"Эти брови твои, как хвосты кошачьи. Задрал! Не зря тебя не любят".
- Что, что я сам вижу?
- Нууу, - Леша замялся, подбирая слово. - Все.
- Все-о, - передразнил Митя - Где это "все"? Здесь это между азербайджанцами и армянами, вот тебе и все. При чем страна?
Лапин примирительно пожал плечами: ладно, мол, тебе виднее, - собирался что-то сказать.
- Ты же сам откуда-то оттуда...
В Митиных висках журчало, как в водопроводной трубе. И он вскочил, перехватывая автомат обеими руками, и с размаху пихнул Лапина автоматом в плечо.
- Заткнись!
Лапин повалился набок, беспомощно задрав ноги в лопоухих галифе и гигантских сапогах. Обе каски скользнули по ступеням и, кувыркаясь, шлепнулись в бурлящую лужу. Дождь бил на них туш.
Пара шагов, и Митя промок до нитки. Бушлат стал тяжелым, как доспехи. Текло за шиворот по спине, по груди, за голенища. Он втянул голову и шагал широко, почти бежал вдоль бесконечных заборов, не выбирая особо, куда ступать, - и не видя толком ничего. Лишь ощетинившуюся злую воду. Несколько раз он щурил в узенькие щелочки глаза и смотрел в небо: падал, летел туда вместе с каменными заборами, толстобокими домами, с голыми деревьями, растопырившими дрожащие ветви.
Скоро Митя выдохся. Под старым орехом он остановился, прислонившись к стволу, и вдруг увидел, как женщина щелкает семечки.
Окно ее блестело впереди, на высоте второго этажа. За бегущими по стеклу струйками лицо было расплывчатым белым пятном. Еще два пятна, поменьше, - одно под другим. Одно клюет из другого. Подносит ко рту, ждет, забирает шелуху, снова клюет из неподвижной пригоршни, подносит, принимает шелуху, аккуратно кладет куда-то вниз. "В тарелочку", - подумал Митя.
...Крупные, не подгоревшие семечки. Слегка подсоленные. Лоснящиеся от масла. Выпуклые (они называют их: бедрастые). Дома, когда еще был жив дедушка, когда вечером по телевизору что-нибудь интересное и все дела переделаны, нажаривали целую сковороду семечек. Запах жареных семечек запах праздности. Спорили, кто пойдет на кухню в этот раз. Каждый считал себя лучшим. Заранее, за полчаса до начала..."Ну иди, уже пора, не успеешь". Еще дымящиеся, потрескивающие высыпали на газету, постланную на стул, на одинаковом расстоянии от каждого, накрывали другой газетой... "Пусть потомятся немного, дойдут". Там же, на стуле, тарелка для шелухи. К концу фильма рыхлый черно-белый холмик на тарелке и соленые губы...
Женщина щелкала семечки и смотрела в окно.
И совершенно невозможно стало идти дальше, пересечь ее невидимый праздный взгляд. Пройдешь мимо, она посмотрит тебе вслед... Он побежал обратно.
Лапин сидел на каске, положив руки сверху на ствол, а подбородок на руки. Митина каска лежала рядом. Трое, стоявшие у ворот крайнего дома, перегнувшись пополам, подставляя воде плечи и спины, шлепали по дороге, на полпути к проходной. Увидев Митю, остановились (задние наскочили на передних), замешкались. Один из них, выступая вперед, сделал округлый приглашающий жест - вбок и чуть за спину - к дому.
- Пойдем отсюда, - буркнул Митя, входя под навес и беря свою каску. Забыл вот. Пойдем.
Лапин послушно встал.
- Товарищ майор, там солдаты за стеной. Сейчас наслушаются, и пойдет испорченный телефон.
- Нужно же и особистам чем-то заниматься. А в принципе, какое им сейчас дело до того, что там пи....нул майор Хлебников.
- Да кто их знает...
- Ну ладно, ладно... Так вот, ни хрена у них так не получится. Это уже видно. И с самого начала было видно.
- Говорили, Лебедь там шороху навел вроде бы... Только теперь на него всех собак вешают, хотя ему, я думаю...
- Шороху... шороху и мы здесь можем навести. В раз! А решит это что-нибудь?
- Ну, порядок будет, я думаю.
- Ты так думаешь? Думаешь, порядок будет? У нас в деревне - это где я вырос, имею в виду, - у нас в деревне жили два соседа. Мишка и Гришка - как из букваря. Однажды повздорили. Свинья Мишкина потоптала Гришке рассаду. Все бы ничего, если б не по пьяни дело было. Новую крышу обмывали, Гришкину, вместе только что и постелили. Мишка за свинью обиделся, что сосед ее тварью назвал. Ну, слово за слово, ... за ... , в общем, Михаил полез на крышу сдирать рубероид, тот в дом за ружьем. Жены их в крик, детвора в крик, люди сбежались, ружье у него отняли, на огород забросили. А тут уже и Мишка трубой вооружился: "Убью", - и все тут. Скрутили и его, домой оттащили. Пока тащили, Гриша обратно ружье подобрал, стал палить по соседскому дому. Стекла побил, а так ничего, никого не задел. Снова отобрали, унесли. Мишка стал его камнями забрасывать. Тот в ответ - тряпки поджигает и на его сарай бросает. Обошлось, так толком и не добросил, только плетень попалил... Уже вся деревня сбежалась. Короче говоря, весь вечер с ними провозились, кое-как растащили, спать уложили. Гришку в бане веревками к полке прикрутили, очень уж буянил. Утром пошли проведать - помирить там, за примирение, как водится... сунулись в баню, а Гришка мертвый, топор поперек головы, а Мишки нету, в бега ушел.
- Поймали?
- А? Поймать поймали, не о том речь. Что сказать хочу - если два соседа убить друг дружку вздумали, хрен кто их удержит, даже всей деревней.
- Так то деревня, товарищ майор, а мы армия.
- Армия... В том-то и дело, братец, что армия. Вооруженные, понимаешь ли, силы. Вооруженные. Силы. Вдумайся. Мы ж кто такие? Мы же профессиональные убийцы - это и есть армия. Любая. Вот и получается поручили профессиональным убийцам такое дело, а потом воют: ой, что вы наделали! - что умели, то и наделали! Думать надо было.
- Тсс, товарищ майор! Солдаты там.
- Ладно, не напрягайся. Давай по последней.
6
Темно. Темнота добавляет воображению трудолюбия. Да и чем еще заняться в камере? Внешний мир - три на три. Квадратное окошко под потолком, шершавый бетон, железная дверь и дощатые нары в виде помоста вдоль всей стены. От окна размашистым веером расползлась копоть, на одном из стальных прутьев решетки блестит глубокая царапина - след автоматной пули. Еще, пожалуй, сырость и мышиный шорох под нарами. Истончен внешний мир до предела - вот и рвется.
Делается легко. Пропадает куда-то охочее до человечьих мозгов чудище Армия, замолкает тоскливая тревога. Закрой глаза, чтобы не видеть бетонную темноту,
вдохни - и воздух щекочет секретные ворсинки счастья... помнишь эти ветра?
...Весна переходит в лето бурно, с привкусом катастрофы. Южные ветра влетают в Тбилиси. Сухие, горячие, мчат по улицам, заплетая пыльные вихри, ломая ветви. Их невидимые порывистые ладони лезут под одежду, обжигают почти сладострастно.
- Вай мэ, когда уже утихнет!
Все их ругают, никому они не нужны. Но он их ждет.
Неперебродившая юность, не нащупавшая нужного слова страсть.
Пульс его делается рваным, стаи звонкокрылых фей носятся под кожей, наполняя его сладким зудом. Усидеть дома невозможно. Обычно, дождавшись вечера, он отправляется в Худадовскую рощу. Роща известна как любимое пристанище заристов. Считается, что эти самые заристы, в основном, наркоманы, играют в кости
в зари - на желания. Разрешено по их правилам загадывать любое желание, кроме самоубийства. Проигравшему могут загадать, например, завтра в семь вечера в трамвае номер три зарезать того, кто будет сидеть слева на первом сиденье. Говорят, такое бывало. Но своими глазами заристов никто не видел, а роща - сразу за школой, шумит, скрипит и качается. Митя добирется до облюбованного местечка, взбегает на холм и, раскинув руки, стоит - совсем уже ненормальный, искрящий - над шелковыми волнами травы. Однажды, вот такой, стоящий на холме - он подумал: "Наверное, когда буду умирать, увижу эту траву". А жизни-то было пятнадцать лет. Чего только не занесет в нагретую ветром голову!