Такова Женькина версия, и каждый новый день размышлений подкидывает все больше доводов в пользу ее истинности.
Впрочем, поначалу Женька еще пыталась спрашивать взрослых.
Врач скорой помощи, найдя, наконец (после четвертого телефонного звонка), больницу, готовую принять папу, бросила сквозь зубы раздраженно:
– Все мама потом расскажет. Иди пока, займись своими делами, не шуми тут, не отвлекай. Диагнозы в клинике ставят.
Через пару минут после их отъезда к Женьке заглянул сосед. Отвел глаза и растерянно пробормотал в сторону:
– Да не знаю я, Жека, причину. Какой-то приступ. Жарко же. Ты это, поднимайся к нам обедать сегодня, не кисни тут. Мама-то теперь не скоро вернется, наверное…
Вечером приехала ночевать бабушка. Непонятно сказала:
– Скорее всего, задето правое полушарие. Точно не скажу – мама третий час трубку не берет… Что-что? Давай-ка погромче, родная, что ты там шепчешь? Что спровоцировало? Ох, Женечка, разве тут определишь вот так, сидя в квартире. Не волнуйся, малыш. Все наладится как-нибудь. Пойдем-ка укладываться, на тебе лица нет совсем… Крошечка ты моя.
Такие вот результаты первичного расследования: врач явно злилась на Женю, сосед боялся ее огорчить, бабушка утешала. А мама…
Мама вернулась домой только через сутки – осунувшаяся, строгая, с колючими уставшими глазами. Села на диван напротив них с бабушкой. Зачем-то старательно выпрямила плечи, потянулась макушкой вверх, долго укладывала на коленях руки: ладони вверх, ладони вниз, рука в руке… Балерина на посольском приеме.
Заговорила монотонной скороговоркой:
– Пока мало что известно. Доктор со мной завтра встретится. В двенадцать. Я сейчас переоденусь, поеду снова. Побудете с Женей? Нас очень долго держали в приемном отделении. Большой наплыв людей. Тяжелая погода. Скачки давления. Врачи не справлялись с потоком. Мы там весь вечер просидели. И полночи. Только в три утра – в палату. Косте все хуже становилось. Я ходила, просила посмотреть его. Они говорили: сейчас. И не вызывали нас. Костя спал. Спал же? Наверное, надо было дать им денег. Я приготовила. Вот здесь, в правом кармане. Вот. Я только не понимала, как предложить… Растерялась. Дура. Они еще хотели перевезти его в другую больницу, туда, где есть свободные койки. Не перевезли. Костя спал ведь? Да, Наталья Михайловна? В приемном? Как думаете? Он голову так откинул назад, дышал ровно. Я все время к нему наклонялась и слушала, как он вдыхает-выдыхает. Но у него очень холодные руки были. И ноги холодные, я потрогала. Я снова пошла к ним. Сказала: надо быстрее, он замерзает. Там ночью дуло не знаю откуда… Потом нянечка принесла одеяло. Странное такое одеяло. Совсем тонкое, а такое тяжеленное. Оно с Кости постоянно на пол сползало. Я вам сказала, что они его там потом в коляску посадили? Ну, кресло это, как у инвалидов. А они нас все так и не принимали. Только в три утра. По-моему, в три… Уже светло за окном было. Я не знала, что так рано светает. Это я все упустила. Надо было требовать, кричать, а я боялась. Ну, что я подниму шум, а они на нас разозлятся и Костю как-то плохо посмотрят. Я ведь не знала, что это инсульт. Очень много времени ушло. Мне сегодня в коридоре около палаты одна женщина сказала, что это очень вредно, столько времени пропустить. А лекарства они только сегодня утром стали давать. Наталья Михайловна, я… не про то… Наталья Михайловна, его парализовало.
Маму о причинах папиного инсульта Женька так и не спросила.
Разобралась сама.
Сломанный карандаш все-таки прорывает бумагу. Женька равнодушно отодвигает испорченный листок в сторону. Эту лошадь она пытается заштриховать пятый или шестой день.
Интересно, а сколько дней уже сломан грифель?
Женька топчется на пороге своей комнаты, смотрит в сторону закрытой кухни, но идет в спальню родителей. Привычно замедляет в коридоре шаги, мысленно облегчая (обеззвучивая) свой вес.
Папа спит.
Женьке совсем не нравится, как вечерний торшер подсвечивает лицо отца. Усиленная желтым желтизна на смятом полотне подушки. Руки неподвижно вытянуты вдоль тела.
Женька смотрит.
Потом выключает свет и возвращается к себе.
К этому времени в атмосфере кухни что-то меняется. Мамин голос неожиданно взлетает вверх. Яростно и отчаянно печатаются слова, преодолевая межкомнатное звукопоглощение.
– Да не могу я, Наталья Михайловна! Как мы будем там жить?! Это же богом забытое место! Край мира! Дом разваливается! Женька маленькая! Школы нет! Костя инвалид! Невозможно.
Оборвавшись, мамин голос через пару мгновений слышится вновь. Только теперь уже едва различимо.