Наша пассивность в осуществлении их намерений, наше безразличие и даже явное нежелание быть исполнителями их планов (по сути это был саботаж с нашей стороны) приводит их в бешенство. Военное предписание принуждает их не считаться ни с какими жертвами, не останавливаться ни перед чем. Для немцев давно стало ясным, что уложиться в сроки они не смогут. Карьера многих из них при этом ставится под угрозу. Вот почему они обрушивают на нас всю злобу. Мы своим нежеланием хорошо работать ставим их в критическое положение перед начальством. Голодный паек, издевательства и побои стали обыденными для нас. Даже больше, мы привыкли и стали совершенно безразличными и бесчувственными к ним. Этими мерами немцы хотят принудить нас лучше работать, а следовательно, строго уложиться в отведенные сроки строительства, но ничто не в силах заставить нас добросовестно работать на врага. Мы ежедневно продолжаем выходить на трассу, но чтобы принудить нас работать по-настоящему, для этого необходимо к каждому приставить по конвоиру. Но, как известно, такими возможностями не располагает ни одно государство в мире.
Нашему упорству противодействовать врагу способствуют и наш неоспоримый патриотизм, и чувство национальной общности и солидарности. В немалой степени на формирование наших настроений оказывают агитационные высказывания Андрея Осокина, что ни день нещадно избиваемого конвоирами и полицаями. В этом тщедушном слабом существе пылал удивительный и поистине неугасимый дух преданности Родине и народу, непримиримая ненависть к врагу. Поразительная энергия и твердость духа не покидали его даже полумертвого, а глубокий и ясный ум невольно притягивал к нему и вызывал уважение. Он легче и раньше других постигал суть и разрешение самых запутанных и сложных вопросов, и не было случая, чтобы его выводы оказались ошибочными и со временем не оправдались бы и не сбылись. Правда, мы никогда не отказывались называть его Доходягой, но эта насмешливость над ним была дружественной. В действительности он пользовался огромным авторитетом и общим уважением, а известность его давно вышла за пределы нашей палатки. В минуты досуга к нам тянулись многочисленные посетители из соседних палаток с единственной целью послушать Доходягу.
— Уж очень складно и умно говорит, — объясняли они свои посещения.
Чаще других навещал Андрея высокий, хмурый и угловатый, с желтыми прокуренными лошадиными зубами дядя Вася. Никто из нас не знал его настоящего имени. Произнесенное однажды прозвище — дядя Вася — как нельзя лучше шло к его суровой мужественной внешности, так оно за ним и закрепилось. Про него говорили, что он — донецкий шахтер. Дальше этого сведений о нем не было. Странная привязанность существовала между этими людьми, казалось бы, столь различными по характеру и наклонностям. Ни от кого не скрывалась теплая ласковая улыбка, которая всегда озаряла обычно хмурое лицо дяди Васи при встрече его с Андреем. В свою очередь и Андрей платил ему той же монетой, всегда выделяя его из общего числа посетителей, стараясь освободить для него лучшее место и как можно ближе к себе. Рассказывая что-либо, он, казалось, обращался к одному дяде Васе. Так, в один из вечеров, когда дядя Вася снова пришел навестить своего тщедушного приятеля, мы, как всегда, окружили их, стараясь не пропустить ни одного слова из их разговора.
— Ну, как жизнь? — улыбаясь и пожимая высохшую руку Андрея, спрашивает дядя Вася. — Что новенького?
— Да вот, видишь, скрипим помаленьку, — усаживая гостя на почетное место, отвечает Андрей. — Нового тоже пока ничего нет.
— А ты знаешь, — приступает дядя Вася, — после срывов с дорогой немцы теперь уже высказываются напрямую. Русские пленные — лодыри и лентяи, сегодня откровенно заявил один пастух-конвойный. Они не хотят работать. Они саботируют и ведут пропаганду, забывая о том, где находятся и какое сейчас время. Все русские — большевики и комиссары. Сейчас многие из них болеют и умирают, но дорога все равно должна быть построена, даже если все русские на ней погибнут. Русских много: умрут одни — на их место привезут других, и дорога все-таки будет построена, утверждают немцы.
— Это мы и без них знаем, что с нами, пленными, они не будут считаться! — весь вспыхнув, от ненависти взорвался Андрей. — Все мы здесь заведомо обречены на гибель независимо от того, будет построена дорога или нет! Многим из нас суждено остаться здесь навсегда. И не по шпалам, а по нашим трупам, товарищи, проложат фашисты рельсы. Каждая уложенная на балласт шпала будет по сути соответствовать одной безвинно загубленной человеческой жизни. Так для чего же, спрашивается, тогда нам строить дорогу, на которой суждено погибнуть и по которой враг повезет затем смерть нашим же соотечественникам? Не помогайте врагу, не позволяйте ему использовать наш подневольный труд, чтобы после смерти он еще и надругался над нашими трупами! Нам не следует забывать, что мы все-таки являемся советскими людьми и, несмотря ни на что, должны оставаться ими и здесь. Надо подумать, наконец, и о том, а не сможем ли мы в плену чем-нибудь насолить врагу и хоть как-то помочь Родине? Вот вы нередко сетуете: «Бьются там наши насмерть, а мы вот ничем им и помочь не можем!». А помочь и здесь можно! Да мы и сейчас уже своей пассивностью-то помогаем, но делаем это бессознательно. А надо это своей целью, своей задачей, своей неукоснительной обязанностью сделать. Так давайте же всемерно оттягивать сроки окончания строительства дороги! Давайте систематически и решительно срывать планы фашистов! Давайте приноровим пуск дороги к приходу сюда наших войск! А о том, что рано или поздно они обязательно победят и придут сюда, у меня нет ни малейшего сомнения! Короче говоря, я предлагаю строить дорогу не для фашистов, а для своих войск и завершить ее именно к приходу сюда нашей армии. Вот это и будет самой замечательной нашей с вами помощью своей Отчизне и самым действенным ударом по ненавистному врагу.