— Ну, вот!.. — удовлетворенно выдыхает Кандалакша. — Набирайтесь, мужики, тепла, все малость повеселей будет. А то ночью назяблись да опять — на стужу.
Не заставляя себя ждать, мы торопливо сползаем с насиженных мест и, плотным кольцом окружив печку, застываем в тупой неподвижности. Из оцепенения нас выводит дядя Вася, приятель Андрея из соседней палатки.
— Э, да они тут никак огоньком разжились! — распахнув дверь и заглядывая к нам, шумно басит он, изумляясь. — Ну, ничего не попишешь, придется, видно, и мне завернуть к теще на блины да погреться.
— Заходи, заходи! Тепла и на тебя хватит — потеснимся, — услужливо размыкаем мы круг, освобождая ему место.
— Ну, как тут у вас? Все живы?
— Дышим помалу. Что с нами сделается? Попривыкли уж ко всему, кажется, — храбрится, приосаниваясь, палатка.
— Счастливо отделались! — резюмирует посетитель. — Из лагеря-то за ночь не одного покойника за проволоку выволокли, а изувеченными, так почитай, весь ревир[9] забит.
— Какая это их муха ночью укусила, что они так взбесились?
— Да вы что, лопухи этакие, так-таки ничего и не знаете, что ли?
— А что это такое мы, лопухи, знать должны? — послышались в ответ обидчивые голоса. — Это, может, вам какие параши[10] сороки на хвосте приносят, а к нам вот так ни одна еще не залетала.
— Ну, коли на то пошло, тогда считайте такой сорокой меня. Я не обидчивый, а только за этакую новость, что сейчас принес, можно не только лопуха и сороку запросто проглотить, но даже и на затяжку не поскупиться.
— Тогда не тяни резину, выкладывай, с чем пришел!
— А с тем, братцы вы мои дорогие, что наши немцев под Сталинградом прихлопнули! До всех дошло или еще повторить требуется?
— Ври, да не завирайся! Так вот мы тебе и поверили…
— Как это — прихлопнули? Не муха ведь чай какая, а отборные войска у них там, под Сталинградом-то.
— А вот так и прихлопнули! Нет больше, мил друг, ударных немецких войск под Сталинградом. Были — да все вышли. Немцы трубят, что дрались до последнего солдата, все до одного-де полегли и оружия-де не сложили, да только это чистая брехня. Окружили их там наши, больше половины перемолотили, а остальные сами в плен посдавались. Даже сам Паулюс, что командовал теми войсками, и тот со всем своим штабом сдался. Все это нам достоверно известно. Головой за все ручаюсь! Неспроста по всей Германии траур объявлен, да вот и у нас, в лагере за проволокой, уже траурные флаги повысовывали. Погонят на работу — сами увидите. Вот вам моя параша! А теперь дайте хоть затянуться, в самом деле… Не задаром же старался! Да и неужто не заслужил?
— Вот оно что!.. — встрепенувшись, приподнимается с лежанки совершенно обессилевший и словно просвечивающий Осокин. — Неужто покончили с гадами под Сталинградом? Да тебе, знаю, верить можно. Зря трепаться не будешь. Выходит, правда! Вот теперь и понятно, почему они ночью-то взбесились: на нас, пленных, свое поражение вымещали. Вот это новость так новость! Целебней всякого лекарства, право!.. Да за такую и пострадать и стерпеть что угодно можно! Ведь это же — залог и начало нашей будущей победы! Вот это что такое! Настоящим праздником ты нам, Василий, сегодня день-то сделал! Мужики, да дайте же ему кто-нибудь затянуться! Пусть хлебнет малость. А, хотя ладно! Козьма, отсыпь ему за мой счет на закурку. Вечером хлебом рассчитаюсь.
— Ну, нет, так не пойдет! За твою пайку, Андрей, я раскуриваться не собираюсь. За кого это ты меня принимаешь? Ведь сам еле жив, чтобы хлебом швыряться. Обидно даже слышать от тебя такое, а еще другом почитаешься.
— Да за такую парашу можно бы тебе, Козьма, сегодня и без мены обойтись и на закурку выделить, — предлагает кто-то из присутствующих. — Не обеднеешь, чать.
— Вот ты и обойдись, да только своим, а не моим! — невозмутимо отрезает Козьма, снова пряча вытащенный было кисет.
— Ну и Жила же ты, в самом деле, Козьма! — посыпались негодующие голоса. — Настоящая Жила и есть! Не обеднел бы, ежели по такому случаю на закурку без обмена отсыпал.
— Вот и отсыпайте, а меня тут неча агитировать. Не маленький — сам знаю, как жить надо! Давно научен!
— Ну и подавись, чертова Жила! — не выдержав, срывается внезапно Полковник. — Держи, дядя Вася! Может, разика два еще и затянешься.