После подобной отповеди незадачливому защитнику ничего не остается, как уйти в тень и снова впасть в молчание. Затронутая тема утрачивает для нас интерес, и мы переходим к обсуждению других вопросов.
— Дорого бы я дал, чтобы узнать наконец, что же случилось с немцами? — задает тон беседе Осокин. — Что все-таки означает их поведение и к чему они клонят? Ведь вот до сих пор ничего в этом понять не можем.
— А ты нанеси визит самому Тряпочнику, — ядовито рекомендует Павло. — Подойди и спроси: «Господин комендант, объясните, пожалуйста, почему это ваш конвой нас бить перестал и чем это вызвано? Мы было уже так к побоям привыкли, что теперь вот даже аппетита и сна лишились». Может, он и объяснит тебе положение.
— Ты все паясничаешь, Павло, — пряча улыбку, укоризненно замечает Осокин, — а вот это после может так обернуться, что не до смеха будет. Шутками и озорством тут не поможешь, а разобраться в этой немецкой головоломке обязательно надо. И не мне одному — это всех касается.
— Считаешь, что это и в самом деле так серьезно? — спрашивает Полковник.
— Что же, по-твоему, характер что ли у немцев изменился? Или все еще Красный Крест ожидаешь? Пора бы уже понять, что дело совсем не в этом. Что касается Красного Креста, то, по некоторым слухам, он на нас желтый крест поставил, объявив нас, пленных, изменниками.
Полковник некоторое время молчит, что-то глубоко обдумывая, и решительно заявляет:
— Так вот, не я буду, если не раскушу этот орешек!
— Давай, давай! — напутствуем мы его всей палаткой.
— Ну, а я уж по-стариковски помогу, чем смогу, — присоединяется к Полковнику дядя Вася. — Принимаешь, что ли, в компанию?
— Да кто же от помощи отказывается? — с охотой соглашается Полковник.
Через некоторое время, когда беседа снова входит в обычное русло, оба они уединяются в закуток и о чем-то долго, почти шепотом, совещаются.
— А сыщики-то уже планы строят, — острит Андрей. — Ну, не будем мешать им. Может, и в самом деле чего добьются.
— Не извольте беспокоиться! — слышится из глубины уверенный голос Полковника. — Словам своим — хозяева!
Причины загадочного поведения немцев вскоре открылись, и притом при самых неожиданных обстоятельствах. В один из вечеров, когда, собравшись в обычный кружок у печки, мы разнообразим свой досуг всевозможными и самыми маловероятными небылицами, прислушиваясь при этом и к разговору Андрея с дядей Васей, мы замечаем, что Козьма, протискавшись к выходу, неприметно исчезает. Вслед за ним, многозначительно подмигнув Полковнику, покидает палатку дядя Вася.
— Чего не сидится? Куда спешишь? — пытается удержать его Андрей.
— Некогда сейчас! Вернусь позже, — лаконично поясняет шахтер.
Проходит несколько минут, и голова дяди Васи появляется в дверях палатки. Молча он делает какой-то знак Полковнику, и оба они поспешно скрываются.
— Нащупали что-то мужики, — говорит вслух Андрей. — Обязательно что-нибудь да раскопают. От этих не уйдет!
Через полчаса оба заговорщика как ни в чем не бывало появляются в палатке и занимают прежние места у печки.
— Чего же молчите? — сгорая от нетерпения, любопытствует Андрей. — Выкладывайте, с чем пришли!
— Да приятного мало! — в сердцах срывается Полковник. — Козьмы остерегайтесь, братва! Снюхался чертова Жила с полицаями! Нашел-таки товарищей по душе!
— Да что такое? — нетерпеливо торопит Осокин. — Расскажите же толком, что узнали!
— Вот то и узнали, — поясняет дядя Вася, — что сидит сейчас ваш Козьма в полицейской палатке и обрабатывается Гришкой-полицаем. Тот его наставляет, как нужно жить в плену, чтобы живым остаться. Будешь, говорит, хорошо работать — всегда сыт будешь. И немцы, и мы тебя так не оставим. Не советует ему нашему примеру следовать. Пущай, говорит, пока ваньку поваляют. Дай срок, немцы вот разберутся в каждом, кто чего стоит, а потом научат, как надо работать. Пусть пока передохнут, а ты знай себе работай, будь на виду. Зато опосля, когда другие дохнуть начнут, ты, хоть бы что, жить будешь.
— Так я и знал! — срывается у Андрея. — С полицаями, говоришь, дружбу свел? Этого и нужно было ждать. Всегда считал, что не наш парень. Ну, теперь-то вот все ясно!
— Что ясно-то? — с наивным простодушием допытывается Кандалакша.
— Все ясно! — с уверенностью отвечает Осокин. — И то, почему немцы нас бить перестали, и то, почему на работе не подгоняют, и то, почему вдруг такими добрыми стали. Теперь уж на Красный Крест не сошлешься. Из него тут ни одной души не было и впредь не будет.
— Что-тась не пойму никак, что разумеешь-то? — недоумевает Папа Римский, тараща на него огромные глаза.