— Неужели еще не понятно? Козьма теперь все раскрыл, над чем столько времени гадали. Уличив его, мы заодно и немцев теперь раскусили, — растолковывает нам Андрей. — Немцы пытались сдать дорогу за короткий срок, а мы ее и по сей день строим. Хотели они на побоях выехать, и били, и голодом морили, не одну сотню из нас на тот свет отправили, а дорогу в срок так и не построили. Ничего не помогает: не хотят пленные работать — и все тут! В тупик стали немцы перед тем, как нас работать заставить. И вот нашлись среди нас «друзья», которые за жалкую подачку оказали немцам неоценимую услугу, сами указали им путь и подсказали, что нужно в этом случае сделать. Еще до этого немцы приметили, что не все пленные одинаковы: другого — забей, а работать не заставишь, сам не будет и других отговорит. Изъять таких — остальные одумаются и работать начнут. Но таких распознать и выявить нужно. Приметили они и то, что есть среди нас и такие, которым все равно, где, как и на кого работать. За корку хлеба да сигарету они душу самому дьяволу продадут и на работе убьются. Только благодаря вот таким дорога все-таки еще строится и, конечно, будет построена. Работая на совесть, они и других принуждают тянуться за ними. Отставать-то нельзя! За отставание немцы нещадно бьют. Своим усердием они еще более подчеркивают нежелание других работать на врага и помогают немцам выявлять саботажников. Ничего не стоит подкупить таких, чтобы они стали работать по-настоящему и продали своих товарищей и свой народ! Примером тому — Козьма. А такие, как он, есть едва ли не в каждой палатке, в каждой команде, и рано или поздно они продадут нас. Приметили это немцы и прикинулись на время смиренными овечками, чтобы в доверие войти, подкупить неустойчивых и с их помощью людей изучить. Когда они достигнут этого, все станет по-старому, и бить они нас примутся еще нещадней, чем прежде. Уверен, что всякий, кто ненавидит фашистов и любит свой народ и Родину, на ихнюю приманку не пойдет и других предостережет. Лично я так и намерен поступить и сделать все, чтобы сорвать и этот замысел немцев. Дело теперь за вами.
— Все это ты хорошо растолковал, — заключает дядя Вася. — А меня вот интересует, что вы намерены делать со своим отступником?
— Сделаем ему внушение основательное и предупредим. Может, и одумается.
— А что внушение? Думаешь, по несознательности себя так ведет? Прекрасно он все понимает! И не увещеваниями на него следует действовать, а кое-чем посерьезнее.
Связь Козьмы с полицаями окончательно восстановила против него всех. До крайности озлобленные, мы с нетерпением ожидаем его прихода. Козьма появляется незадолго до сна и, как стало обычным в последнее время, с руками, полными всяческой снеди. Мы встречаем его гробовым молчанием, не испытывая ни малейшей зависти. Каждому ясно, какой ценой приобретено это изобилие. Первым прерывает молчание Осокин.
— Подкармливают все? — приступает он издалека.
— Угу, подкармливают… — невозмутимо подтверждает Жилин.
— Да и неплохо подкармливают?
— Угу! Неплохо… — с прежним спокойствием соглашается Козьма.
Полный равнодушия к выпадам Андрея, он пробирается на свое место, зажигает мигалку и, демонстративно разложив продукты, подзывает своих прислужников. Кандалакша и еще несколько человек послушно подползают к нему, и вместе с ними Козьма начинает уничтожать принесенное, не обращая ни малейшего внимания на остальных, голодными глазами созерцающих очередное пиршество.
— Что-то вот нам, грешным, так никто ничего не дает, — возобновляет в прежнем тоне Осокин.
— Сидеть сложа руки будешь, так еда сама к тебе не придет, — отвечает Жилин.
— Гм!.. Что-то вот другие целыми днями рыщут, а с пустыми руками приходят.
— Без толку-то можно и месяцами бегать. Тоже и умом прикидывать надо.
— Ты-то, выходит, уже с толком бегаешь… А голова у тебя работает?
— Вам это виднее, — с прежним спокойствием мямлит Козьма.
— Да брось ты с ним такие разговоры вести! — неожиданно вмешивается Полковник и, обращаясь к Козьме, в упор спрашивает: — Ты вот лучше скажи, что сегодня у полицаев делал?
— Ошалел, что ли? — вздрогнув, поднимает голову Жилин. — У каких еще это полицаев?
— Довольно ваньку разыгрывать! Знаем, где был! Тебя спрашивают не о том, был ли ты у полицаев, а о том, что ты у них делал?
Поняв, что нам известно о его посещении полицейской палатки и что отпираться бесполезно, Жилин опускает голову и, делая вид, что занят едой, переходит к спасительному молчанию.